А в одной из кровавых атак,
когда пьяно накатывал враг,
"В бой за Родину! — крикнул. — За Ста!.."
И застыли его уста.
И упал. И легко, как игла,
пуля письма у сердца прожгла.
И торчала шинелька колом
над пробитым свинцом соколом…
Из далекого далека
все доносятся крики гудка.
И, зажатая в кулачке,
тлеет палочка на песке…
Мне посылку шлет память опять,
а в посылке — щепочек пять,
пять обугленных эстафет…
Нет! Нет! Нет!
Вы поняли, наверное, почему герои моих стихов о военном детстве — сироты. Я тогда стеснялся своего живого отца, глядя на окружающую меня и на улице, и в школе безотцовщину. И чувствовал себя виноватым перед осиротевшими друзьями. Глупый шкет, не понимал я, какое это счастье, когда у тебя есть отец.
Отправив нас, отец чуть ли не ночевал на работе, а вскоре Большой театр отбыл вслед за правительством и дипкорпусом в город Куйбышев (теперь снова Самара). Совсем недалеко от Моршанска.
В МОРШАНСКЕ
Не хочу писать о грязи и вшивости эвакуационных поездов. Этого добра в литературе предостаточно. Но подлых сих насекомых мы нахватались в пути и привезли теткам в Моршанск. Как добирались и сколько времени — ничего не помню; никаких следов в памяти от дорожных впечатлений. Однако прибыли. А здесь таких, как мы, уже полно. Особенно москвичей и ленинградцев — почти у каждого в столицах водилась родня. Вот она и свалилась неожиданно, именно как снег на голову, но не растаяла, а понуждала к тому, что ее надо было призреть и приветить.