Мощенная булыжником Пролетарская улица, место нашего обитания, текла из Перова мимо "керосинового" пруда, что перед кусковским химзаводом, делила завод на две территории и далее бежала вдоль Горьковской железной дороги до платформы "Новогиреево", где и благополучно заканчивалась возле пристанционных палаток. Наш переулок образовывался двумя рядами домов — N 203 (наш дом) и N 205 (Ивановские и другие жильцы-соседи), и стоявшими за ними в затылок строениями с индексами "а", "б" и "в", и через дом N 201 соседствовал с заводским забором. Между мостовой и железнодорожной насыпью протекала вонючая сточная канава — в нее сливались отходы химического производства. За домами и заводскими огородами — "поляной" — тоже была канава, больше напоминавшая ручей — с лягушками и мелкой рыбешкой, мы даже пытались иногда в ней купаться, на местах поглубже. Из заводских цехов перепадало и ручью разной отравы, но он сопротивлялся, жил. А из нашей канавы порой так несло нашатырем, что пьяненький прохожий, нанюхавшись, трезвел на ходу.

Когда началась всеобщая московская паника и казалось, немцы вот-вот войдут на окраины столицы, коснулась она и рабочих пригородов. Немец идет! И с перепугу на заводе слили в эту канаву спирт. Народ черпал хмельное пойло ведрами и тащил по домам. Кому что… Спирт — народная валюта.

Отец все-таки решил нас отправить в Моршанск, к Насте с Дуней. Не глубокий тыл, конечно, но ему стало легче: не надо никуда нас возить и прятать, недосыпать, мучиться, переживать.

Немцы так и не сбросили ни одной бомбы — ни на завод, ни на линию. Только одна угодила в "керосиновый" пруд.

Отъезжали в телячьих вагонах. Дорога не запечатлелась, не врезалась в память, но ярко вспоминается, как отец, когда тронулся поезд, вдруг догнал вагон и сунул нам всем по эскимо в золотой обертке из фольги. С тех пор это мое любимое мороженое. Но такого, увы, теперь не выпускают. И рецепт, наверное, не соответствует нынешним стандартам сладкого продукта. Я так и приехал в Моршанск, зажав в руке обсосанную до пресноты палочку, пока ее у меня не отняли, разжав пальцы. Зачем тебе она, ее есть нельзя, брось, она же грязная, живот заболит… А я горько плакал, лишенный памяти о доме, лишенный последней черточки, палочки-дефиса, связывающего меня с прошлым, с отцом…

Эскимо это долгие годы будоражило мои память и фантазию, пока я однажды не написал балладу.

Не только из столицы и не одним эшелоном разъезжались по стране эвакуированные, и не одним нам на прощанье приносили мороженое. А сколько эшелонов не прибыло к пункту назначения и было разбомблено в пути, кто подсчитал?