– Прости. Я опять накосячил. И у меня нет вазы. Но есть банка, она должна подойти. Не очень эстетически верное решение, зато цветы получат воду.

– Ты не обиделся? – ей важно услышать и увидеть реакцию.

– Нет, – качает Макс головой. – Скорее, злюсь сам на себя. Досадую. Слишком резкий. Не хватает терпения. Хочешь, я приготовлю обед?

– Хочу.

– Мне повязать фартучек? – криво улыбается он.

– Не надо, – наклоняется Альда к полу и забирает упавшую упаковку. – Пусть полежит.

Макс двигается всё лучше. Тело у него упругое, мышцы так и играют. Скоро он забудет о протезе – и многое изменится. И это добровольное затворничество, и желание возиться с неподатливым материалом – холодной Альдой, что делает шаг вперёд и три – назад.

Это не самобичевание. Это приступ предельной честности, когда смотришь правде в глаза, не пытаясь приукрасить действительность.

Но кое-что останется: танцы. Она пришла к нему для того, чтобы танцевать. Но сейчас, именно в эту минуту, нужна передышка.

Альда ставит розы в банку, что даёт ей Макс. Они гармонично смотрятся на столе. Вписываются в очень мужскую комнату. Такие штрихи дают окружающим понять: здесь появлялась или постоянно живёт женщина.

Альда не жалела, что решила пожить с Максом. Так они лучше научатся понимать друг друга. Ей нужна передышка и новизна ощущений. А если что-то пойдёт не так, всегда можно вернуться домой. Стены будут стоять и ждать. Их не надо кормить. С ними не нужно вежливо разговаривать, как с матерью.

Мать опять твердила о Коле. Чем таким этот парень околдовал её? Зачем ему нужна Альда, когда им и поговорить-то не о чём. У каждого теперь – своя жизнь. Насколько она знала, у Коли очень хорошо сложились дела с новой партнершей и поддержкой со стороны влиятельных лиц. И материнская настойчивость сбивала с толку.

Но лучше о Коле подумать потом. Или вообще не думать. Пусть что хотят, то и делают. Как страус, головой в песок. Ну и что? Она заслужила наконец-то делать всё, что требует душа. Жить на полную катушку, разговаривать с Максом, посещать центр реабилитации, общаться с Грэгом и Юлией. Оживать, в конце концов, она заслужила. Просыпаться, если получится. Она всё ещё не верила, что у неё получится.

Альда косится на фартук. Нет. Потом. Когда-нибудь. И отправляется на кухню к Максу. Он напевает что-то под нос. Мышцы так и играют под короткими рукавами футболки. На то, как движется его тело, можно смотреть часами. Но он замечает её. Почти сразу. Оборачивается живо.

– Мясо, овощи. Можно салат сделать. Или молочка на выбор: кефир, обезжиренный творог и фрукты.

Хочется прикоснуться к нему. Лбом прижаться к груди. Почувствовать руки на плечах и, наверное, услышать что-нибудь ободряющее. Но он лишь стоит у плиты. Не делает шагов, чтобы сблизиться. Альда садится на стул – на его стул в углу – и прижимается спиной к стене.

– Апельсины, – то ли просит, то ли требует. Следит, как Макс достаёт из холодильника оранжевые плоды, моет и ставит перед ней на тарелке. Три оранжевых круглых солнца. Сочные и вкусные.

Альда катает плод в руках, как мяч. Греет его в ладонях.

– Хочешь, я почищу? – Макс стоит, опёршись на столешницу.

– Не надо. Я люблю их со шкурой. Нравится сочетание тёрпкости и сладости.