У Макса светятся глаза при слове «голая». Видимо, у него свои соображения на этот счёт. Но пусть фантазирует – это не лишнее.
– Предлагаю сделать наоборот, – вот теперь он почти спокоен и начинает выдвигать свои аргументы. – Мы едем к тебе, а потом возвращаемся домой.
Он так уверенно произносит «домой», что внутри Альды что-то сжимается то ли непривычной щекоткой, то ли ещё одним вихрем.
– Хочешь посмотреть, как я живу? – ей сейчас очень важно, как он ответит.
– Можно сказать, напрашиваюсь бессовестно, – улыбается открыто.
Пусть будет так. Ей нравится его ответ.
Макс слишком живо осматривает её жилище. Так поступают любопытные коты, впервые попавшие в чужой дом: суют любопытный нос во все углы. Нет, он не трогает вещи руками. Не ковыряется в ящиках. Не дёргает занавески. И это тоже приятно. Коля любил проверять всё. Не стесняясь. Поначалу она воспринимала это как посягательство на личное пространство. Позже привыкла и считала мелким недостатком. Альда многое делала не так, как хотелось ей, а приспосабливаясь к обстоятельствам.
– Хочешь, пока ты собираешься, я заварю чай? – спрашивает Макс, и она смотрит на него с благодарностью: ей бы не хотелось, чтобы он видел, как она собирает вещи. К тому же, ей хочется чаю из его рук.
Он не заходит к ней в спальню. Не врывается беспардонно, не шарит глазами по сторонам. Наверное, это тактичность. И это то новое, что Альда открывает в Максе.
Он ждёт её на кухне. Разливает чай по чашкам. Безошибочно угадывает ту, из которой пьёт она. Неизменно. Не давая никому. Не делясь ни с кем. С трудом отвоёванный кусок личных вещей. Для неё чашка, тарелка, особая ложка не блажь, а любимые предметы. Ритуал. Равновесие. И то, что он безошибочно угадал, снова заставляет её сердце биться сильнее.
От чашек идёт пар. Пахнет мятой и чабрецом. Её любимое сочетание. Это тоже – чистое наитие. Травы стоят рядом с заваркой, в соседней банке.
– Так делает моя мама. Чай с травами, – кивает он на чашки. – И Лиза тоже. А ещё я люблю с лимоном, а у тебя нет.
Голос у Макса тихий. Всё кружится вокруг его голоса – каруселью. И Альдина голова тоже принимает участие в этом размеренном чувственном вальсе.
Его пальцы неожиданно гладят ложбинку между указательным и средним пальцем. Альда вздрагивает и расплёскивает чай. Немного, но этого достаточно, чтобы он забрал из её рук чашку и продолжил эту непонятную ей игру – водить пальцами по чувствительной, как оказалось кожей.
Ей нестерпимо хочется сжать ноги – так эти коварные касания на неё действуют. И впервые в животе – ниже, в самом низу – становится горячо и зудяще-непривычно. Внезапно. Пронзительно. До задерживания дыхания.
– Смотри на меня, – плывёт кораблём с алыми парусами голос Макса, и Альда подчиняется. Растворяется в его глазах. Карие, с жёлтыми искрами. Живые. Настоящие. Без похоти и цинизма. Словно омытые изнутри нежностью.
Он не касается её – только пальцы между её пальцев. Гладят, затрагивая чувствительные точки.
– Отпусти себя. Сделай, что хочешь. Я вижу – хочешь.
И она наконец-то сжимает ноги. Перекрещивает. Напрягает бёдра и ягодицы так, что в месте, где всё обострилось, немеет всё от неимоверного сдавливания.
– Дыши! – хрипло и очень чувствительно. Тембр его голоса прокатывается по телу ветром. Альда размыкает губы и делает вдох. А затем ещё и ещё – дышит часто, словно ей не хватает кислорода.