– Примерно в середине вашего путешествия, – сказал Уилл. – Мы не знаем многого, но… Возможно, вы сами вспомните… – Каждое слово давалось ему тяжело, но Ронни с трудом удержалась, чтобы не схватить его за грудки и вытрясти наконец всю правду. – Это случилось в автобусе.

Тот ребенок.

Ребенок ли?..

– Но я… – Она опустила взгляд в пол. Ее затошнило. – Видела его после этого. Мы так много сделали вместе. Вы что-то путаете.

Уильям покачал головой.

– Это был не он. Это была иллюзия. Для вас проще было сделать какую-то часть себя… новым Альфредом. Мы не говорили вам раньше, чтобы не сделать больнее, чем могло было быть.

Ронни не услышала его последних слов.

Она закричала.

Сквозь пелену ярости, нависшую над ней, она увидела, как Уилл метнулся в ее сторону, но тут же остановился, пропусти вперед неуклюже остановившегося перед ней Тобиаса. Он взял ее за плечи и что-то проговорил. Звук его голоса разозлил Ронни сильнее, и она вцепилась ногтями в его лицо. Она царапала его скулы, нос и шею, ничего не осознавая, – а затем резко остановилась.

Все молчали.

Ярость по-прежнему кипела внутри. Это была обычная человеческая ярость, не имеющая ничего общего с той, что вызывала темная сторона души. Ярость, пронизанная безысходностью. Невозможностью что-либо изменить.

Ронни оттолкнула Тобиаса и подошла к напряженно молчавшему Уиллу. Стоявший позади Эрхард что-то тихо сказал.

– Уильям Исаак Кроссман, – произнесла она тоном судьи, выносящего приговор, глядя наставнику прямо в глаза. Тот отвел взгляд. – Вы ужасны. Мне противно находиться рядом с вами, потому что вы – лжец и подлец. Я не желаю вас знать.

Она произнесла это легко, с трудом удержавшись от злой ухмылки.