— Мариииииииии!

Но уже не спасет. Такая наша любовь. Увы, мы оба в ней может только погибнуть!

— Не надо, — пытаюсь прошептать обожженными гарью и диким жаром губами.

И кажется, будто он может меня услышать. Пусть мои губы не издают ни единого звука. Но я говорю ему туда. Прямо внутрь. В самое сердце! А что, если не сердце, способно расслышать даже самые тихие, даже беззвучные слова?

Его может.

Я почему-то сейчас в это верю. Сейчас, на самой грани. Верю, что он может чувствовать меня так же, как и я его!

— Мариииииии!

Его дикий вопль сильнее взрывов. Мощнее всполохов. От него дребезжат те остатки стен, что еще уцелели!

Пытаюсь подняться, но все тело будто разлетелось на осколки.

Преодолевая дикую боль и слабость, отбрасываю обломки и вещи, которыми меня завалило.

— Нет, — хриплю, и кажется, что сейчас горлом пойдет кровь. — Нет, ты не должен! Не должен умереть здесь вместе со мной!

И я вижу его сквозь гарь, хотя кажется, что наполовину ослепла.

Вижу огромныю фигуру, способную, кажется, пробить и стены и потолок.

Сквозь перену черного дыма, в горящей прямо на нем рубашке, расшвыривает все на своем пути.

— Неееееет! — ору, захлебываясь диким криком, почти поднявшись на ноги и тут же падая обратно, когда с потолка огромная балка с торчащими гроздями с треском обрушивается прямо на него.

Но он только отшвыривает ее в сторону, даже не глядя, а черные, сверкающие глаза безумно и как-то почти слепо мечутся по комнате.

Она врезается гвоздями прямо в его плечо, но Бадрид даже не останавливается.

Только вижу, как плотно сжаты челюсти. Как огненная струйка крови плывет по его лицу, засталая глаз. И его дикий, бешеный, безумный крик, что разрывает пространство.

— Мари!

Но я проваливаюсь в темноту….