Бал открылся.

Наташа таяла в сладчайшей истоме гордости.

Дамы горели скрытой завистью.

На этом блистательном балу, среди светской гущи своих знакомых, Пушкин встретился с Идалией Григорьевной Полетикой, родственницей Гончаровых, женой кавалергардского полковника, с которой он хорошо был знаком и прежде, бывая у нее.

Невзрачная, типа гречанки, пылкая и заносчиво-самолюбивая Идалия Полетика давно была влюблена в Пушкина и не только не скрывала от поэта своих чувств, а всячески настойчиво, надоедливо приставала к нему:

– Милый Александр Сергеевич, вас можно поздравить? Вы пожалованы в камер-юнкеры. Я так рада за вас.

– Рады? Чему же? – сердился Пушкин. – Рады, что надо мной все смеются? Это не делает вам чести.

– Неужели? – улыбнулась Идалия Полетика. – А я, глупенькая, думала, что сам государь вам сделал эту честь.

– Я в подобной чести не нуждаюсь, – нервничал поэт, стараясь отделаться от обычного приставания Идалии, – за это и царя благодарить не стану, а не только вас, дорогая.

– Ах вот как… – закусила язык Идалия, ужаленная неуважительным отношением поэта к царю и к ней, – ну что ж… Вы сегодня ужасно нелюбезны… Это странно…

В этот момент мимо них прошел, сияя звездами, барон Геккерен, улыбнувшись Полетике оскалом редких желтых зубов.

– Кто эта путешествующая со звездою обезьяна? – смеялся Пушкин.

– Голландский посланник, барон Луи де Геккерен, – важно цедила Полетика, обмахиваясь веером.

– Только-то! – дразнил поэт. – А я думал, что он из зверинца.

– Успокойтесь, вы квиты симпатиями, – язвила Идалия. – Когда полчаса назад я указала на вас барону Геккерену, он, небрежно взглянув в вашу сторону, с большим удивлением пожал плечами, сказав, что вас опасно принимать высшему свету и особенно там, где бывает государь.

– Ваш голландский барон просто дурак и жалкий трус, – озлобленно вздувал ноздри Пушкин, смотря вслед барону, случайно сказавшему Полетике то, что сам поэт всегда болезненно таил в душе, оскорбляемый надменным к нему неуважением этого сановного круга и в то же время не терявший надежды когда-нибудь заставить это высокомерное общество наполниться уважением к высокому званию писателя.

– Уверяю вас, Александр Сергеевич, – защищала барона Геккерена задетая Полетика, краснея нервным румянцем, – что посланник далеко не дурак, напротив, он умен и пользуется при дворе громадным успехом… Адлерберг – его друг… Бенкендорф тоже…

Пушкин зло хохотал:

– Ну и компания, берегитесь, юноши!

Полетика решила смягчить разговор: