Николай посоветовал Адлербергу спешно подготовить ученика Дантеса к офицерскому экзамену и, между прочим, спросил:
– А знает ли этот Дантес русский язык?
– Знает, ваше величество, – откровенно наврал Адлерберг.
Энергичными стараниями более чем пристрастного генерала немедленно были представлены избраннику Дантесу преподаватели по военным предметам, чтобы в спешном порядке натаскать сен-сирского ученика для офицерского чина, а главное, Адлерберг заручился необходимой в этом деле высокой протекцией у нужных лиц.
И скоро молодой барон Жорж Дантес, сдавши экзамены, был зачислен по высочайшему приказу корнетом в кавалергардский полк. Жорж Дантес скакал от привалившего счастья, о котором он и не смел мечтать на грязной постели «Берлина».
Торжествующий голландский посланник, оказав любимцу большую материальную помощь, взялся теперь за устройство Дантесу сановных и светских знакомств.
В суете большого света
Закончив в Болдине свой труд, Пушкин вернулся 20 ноября в Петербург с «Историей Пугачева», «Медным всадником» и еще с рядом произведений.
Радостный от путешествия и плодородного труда, соскучившийся по любимым жене и ребятам, мечтая о деревенской жизни, поэт долго не выпускал из горячих объятий Наташу и детей.
Самая жизнь, казалось ему, развернулась широкой дорогой общего благополучия, за исключением долговых обязательств; но эта темная материальная сторона теперь осветилась лучами свежих надежд нового финансового предприятия: «Пугачев» должен дать деньги.
Поэт решил, по получении разрешения царя на напечатание «Истории Пугачева», просить дать ему заимообразно из казны на издание двадцать тысяч рублей.
План удался.
Царь разрешил печатать «Историю Пугачева», но потребовал переименовать заглавие в «Историю Пугачевского бунта», ибо считал, что никакой истории у казненных разбойников быть не может.
Пушкин выхлопотал из казны заем – двадцать тысяч рублей, который весь пошел на расплату густо накопившихся долгов.
Все же это была ощутительная передышка, доставившая изобретательному автору «Истории Пугачева» гордость удачи.
На радостях беспечные супруги снова пустились в свет: кстати, поэту необходимо было повидаться с друзьями и знакомыми, а у Наташи образовалась нестерпимая жажда снова воссиять в светском обществе. Теперь, как никогда, она вся рвалась к балам и раутам, томимая неостывающим тщеславием.
Начались выезды в свет, благо приглашениям не было конца.
Обед у Екатерины Ивановны, ужин у Хитрово, обед у Карамзиной, ужин у Смирновой, сегодня вечер у Вяземских, завтра раут у Салтыкова, сегодня вечер у Жуковского, завтра бал у графа Бутурлина – целая вереница засасывающих развлечений, панорама лиц, встреч, бесконечных разговоров.
И наконец, придворный бал, на который Екатерина Ивановна увезла Наташу, как необходимую там принадлежность. На этом придворном балу царь, почувствовав сердечную потребность видеть Наташу в Аничковом дворце чаще, обратился к другу Бенкендорфу:
– Посоветуйте, граф, какую бы мне найти удобную форму исхода для того, чтобы Пушкиной прилично было бывать чаще на балах у меня.