— Знаете, по-моему, Вселенная устала мне намекать, что сегодня надо вернуться домой и лечь под одеялко. Такое ощущение, что меня не пускают в одно определенное место, — делюсь я с дядей Вазгеном, владельцем крошечной обувной мастерской у нас на минус первом этаже, который пришивает мне этот ремешок прямо на моих глазах.
— Иногда бог… или вселенная, как ты говоришь, не отговаривает тебя, а проверяет крепость твоих сил, — отвечает он, проклеивая, а потом прошивая мои босоножки так крепко, что теперь весь мир вокруг них порвется, а они останутся целыми. — Дает выбор — быть трусом или быть героем.
— А можно ни тем, ни тем?.. — с надеждой спрашиваю я.
— Так не получится. Можно только пойти или не пойти.
— Поняла… — отвечаю я, принимая у него из рук босоножку и тут же надевая ее вместо шлепок, в которых бегала весь день. — Сколько я вам должна?
— Дорого, — усмехается дядя Вазген, даже не делая попытки достать терминал. Он оттирает клей от рук и качает головой. — Беги по правильной дороге.
И я бегу.
Чуть было не покупаю цветы, но вовремя вспоминаю, что я их уже вроде как послала прямо с утра. Заменяю их на симпатичное пирожное в виде персика в круглой коробочке и делаю глубокий вдох перед тем, как переступить порог гинекологического отделения ведомственной клиники.
Мои цветы стоят в высокой хрустальной вазе на подоконнике. Это первое, что я вижу, входя в палату. Розы белые, стены белые, простыни белые — то ли модная гостиница, то ли декорации для съемки того места, где находятся души до воплощения на Земле. Обычно там только свет и белизна. На фоне сияния потустороннего мира я даже не сразу замечаю Полину. Она поднимается мне навстречу из кресла, стоящего рядом с заправленной больничной кроватью.
Откладывает книгу, которую читала. Мы — книжные девочки, мы даже в очереди в рай будем читать тайком захваченные с собой покетбуки. Бросаю быстрый любопытный взгляд на обложку и вздрагиваю — Джейн Остин.
Это просто совпадение, причем неудивительное — мы, книжные девочки, читаем прекрасную Джейн вместо куриного бульона, для поправки ментального здоровья. Но все равно я повожу лопатками от неприятного холодка, пробегающего по позвоночнику.
— Я так рада тебя видеть! — Полина обнимает меня, и я чувствую, какой хрупкой она стала.
Словно за последний месяц резко состарилась, превратившись в одну из тех сухоньких старушек, которых уносит ветром в ненастные дни.
Хотя выглядит она хорошо, даже улыбается. Только чуть устало, и под глазами тени.
— Что стряслось-то? — спрашиваю я неловко, протягивая ей коробочку с пирожным. — И почему ты ото всех прячешься?
— Да ничего особенного, — отмахивается она, но все же хмурится, садясь обратно в кресло. И делает это чуть-чуть аккуратнее, чем обычный человек. — Старая хронь. Давно пора было с этим всем разобраться, а тут такой удачный повод. Детей я теперь точно заводить не буду, можно и избавиться от лишних органов.
Я ахаю, а она закатывает глаза.
— Лан, ну вот поэтому я и не говорила никому. Тебе тоже, кстати. Начинается вся эта чушь — ах, как же ты теперь будешь себя чувствовать, потеряв главное для женщины! И жалеть меня не надо, давно пора было, но врачи отговаривали — мол, вдруг вы захотите еще ребенка. А теперь точно не захочу.
Стоять, переминаясь с ноги на ногу, как-то глупо, и я сажусь на стул для посетителей, по-детски цепляясь ногами за ножки и держась за край стола. У меня легко, но неумолимо кружится голова, и кажется, что стоит ослабить контроль — унесет в черные глубины космоса.
— Почему? — спрашиваю я. — Ты же не хочешь разводиться с Германом.