В качестве самоидентификации обитатели «Сайгона» использовали жаргонный термин «тусовка», обозначая некую «социальную среду, которая не была оформлена в государственные институциональные и профессиональные формы, но была организована по принципу относительной общности интересов»[1065]. «Сайгон» функционировал как коммуникативное ядро, «через которое осуществлялись контакты между различными тусовками: от посещений и совместного проведения мероприятий до межгрупповых взаимопереходов и даже слияния групп»[1066]; сайгоновские компании, включавшие представителей «разных тусовок» со своей внутренней культурой, объединялись под негласным лозунгом неприятия политической рутины[1067]. Отсюда следует, что одна из функций «Сайгона» как особого локального маркера заключалась в унификации сленга и символических кодов различных тусовок. Другими словами, разноплановая публика «Сайгона» формировала особую культурную общность, устанавливая контакты между ее членами и создавая особые нормы общения[1068]. Социализирующая функция «Сайгона» состояла в приобщении новых молодежных групп к тем или иным субкультурным традициям и нормам, их интеграции в более специализированные группировки. Таким образом, «Сайгон» становился тем местом, где распространялись новости неофициальной ленинградской жизни о предстоящих акциях и зарождающихся инициативах, в то время как тусовки, объединявшиеся в одном пространстве, играли «особую роль в консолидации молодежной субкультуры как целого»[1069].

Политическая повестка середины 1980‐х годов, помимо радикальных реформ под лозунгами «ускорения», «гласности» и «перестройки», сопровождалась введением в советский политический дискурс новых понятий и смыслов, в то время как старые теряли значения, которые до сих пор придавались советской идеологией[1070]. В частности «свобода», очищенная от деформаций марксизма-ленинизма, в новом политическом языке понималась как возможность действовать без ограничений. «Плюрализм», который долгое время находился под запретом и если употреблялся, то только в контексте критики «буржуазной демократии», стал использоваться М. С. Горбачевым в позитивном ключе, предполагая многообразие мнений[1071]. Новшество было подхвачено не только журналистами, для которых стала возможна публичная артикуляция ранее подцензурных тем, но и демократически настроенной частью общества[1072], в частности молодежью, которая в контексте общественных изменений приобретала ключевое значение в глазах советского руководства. По мнению Елены Омельченко, «в течение 1986 года вопрос молодежного досуга стал полем „борьбы за молодежь“ между комсомолом и так называемыми неформалами»[1073]. Именно этим объясняется создание в противовес Клубу-81 Ленинградского центра творческой инициативы (далее – ЛЦТИ) при городском отделении ВЛКСМ, оказывавшего организационное и финансовое содействие зарегистрированным при нем неформальным группам[1074].

В 1987 году на XX съезде ВЛКСМ Горбачев определял мобилизацию молодежи как ключевую в реализации политики перестройки, «в процессе обновления и демократизации общества»[1075]. Однако гласность выявляла широкое неудовлетворение молодежи комсомольской организацией[1076]: падение авторитета комсомола и коммунистической идеологии в среде молодежи[1077] привело к реакционным практикам создания собственных пространств и инициатив[1078], независимых от влияния государственных органов. Во многом этому способствовало ухудшение социально-экономической обстановки в государстве, побуждавшее к активной публичной реакции. Утверждение ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ и Министерством культуры СССР 13 мая 1986 года «Положения о любительском объединении, клубе по интересам»[1079], наряду с принятым руководством СССР в декабре 1986 года решением отказаться от уголовного преследования инакомыслящих[1080], способствовало легализации форм независимых общественных объединений. Поэтому с конца 1986 года по всей стране и, в частности, в крупных городах образовывались самодеятельные группы, инициативы и клубы, функционирующие параллельно с государственными или партийными органами власти[1081]. В Ленинграде основной формой «инакодействия» среди молодежи стала охрана культурного наследия и исторических памятников, которая позволила выразить критику и несогласие с культурной политикой государства.

Между тем Клуб-81 стал играть заметную роль в общественно-политической жизни Ленинграда, предоставляя помещения, в которых проводились собрания новых независимых организаций, таких как экологическая группа «Дельта», культурно-демократическое движение «Эпицентр», организация за «Народный фронт» и другие. После выхода «Круга» с наступлением перестройки Клуб-81, наравне с Товариществом экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ) и Рок-клубом, стал главным центром кристаллизации неофициальной инициативной деятельности в Ленинграде. По воспоминаниям Иванова, «наступило время, когда действительно в городе не оказалось ни одной организации, которая бы знала, как придать общению с молодежью смысл и конструктивность»[1082]. Формирование новых групп других интересов протекало и за пределами Клуба, однако каждая из них нуждалась в площадке для места встреч и собраний, которыми их обеспечивал Клуб. Адаптируясь, новые группы вступали во взаимодействие друг с другом, перенимая практики и формы действия предыдущих поколений ленинградских инакомыслящих. Молодежные ленинградские группы, первыми из которых стали «Бюро экологических разработок» во главе с Юрием Шевчуком[1083] и «Группа спасения памятников архитектуры» (далее – ГС) во главе с Алексеем Ковалевым, подобно неофициалам-предшественникам, отдавали предпочтение неполитическим формам деятельности, выражая «презрение к политической и социальной реальности и [предпочитая] уход в культуру, в духовные и экологические проблемы»[1084].

В конце февраля 1986 года в стенах музея Суворова, где на тот момент работали Алексей Ковалев, выпускник кафедры археологии Ленинградского государственного университета, член ВЛКСМ, и его друг Сергей Васильев, студент исторического факультета ЛГУ, состоялся разговор: после передач о XXVII съезде КПСС молодые люди обсуждали вопрос о создании и развитии «легального, но независимого от КПСС общественного движения», которое имело бы возможность не столько выступать с политической повесткой, сколько обсуждать проблемы, затрагивающие «каждого человека в его доме, районе, городе: состояние окружающей среды, градостроительные проекты, благоустройство и т. п.»[1085] По предположению Ковалева, инициатива, цель которой состояла в защите общественных интересов, в наименьшей степени была подвержена риску закрытия и аресту ее членов[1086]. В основе создания такого общественного объединения лежала попытка демонстрации общественной борьбы и легализации ее инструментов на практике в условиях меняющейся политической обстановки. Не менее важной целью группа считала внедрение новых форм публичной жизни в советскую общественность, в частности демонстраций, митингов, пикетов, выставок, массовых экскурсий и публичных обсуждений[1087].

Несмотря на попытки противодействовать градостроительной политике властей, которые предпринимались молодыми людьми ранее, – в 1985 году они пытались предотвратить строительство стелы на площади Восстания, собирали подписи, писали письма в газеты и партийные органы, – Ковалев и Васильев, почувствовав конъюнктуру перестроечного времени, решились на создание институционализированного градозащитного общества. Этому способствовало образование в конце 1986 года ЛЦТИ, который оказывал организационное и финансовое содействие зарегистрированным при нем неформальным группам[1088], а также проводил агитационную деятельность в молодежной газете «Смена», пытаясь задействовать активную молодежь в «санкционированной» самоорганизации[1089]. С другой стороны, Клуб-81 играл функцию независимого от ВЛКСМ культурного центра, «перекрестка» различных неформальных движений, которые обращались за помощью с организацией встреч и собраний[1090].

В конце сентября 1986 года Татьяна Лиханова, секретарь-машинистка ВООПИиК, узнала о предстоящем сносе дома на Загородном проспекте, 1[1091], в котором некогда проживал Антон Дельвиг, лицейский друг А. С. Пушкина. В этом же доме располагался возглавлявшийся Пушкиным кружок лицеистов, который с 1825 года начал издание «Литературной газеты». В честь годовщины открытия лицея 19 октября 1811 года Ковалев и Васильев решили организовать публичное театрализованное представление, приуроченное к этому событию. Чтобы привлечь общественное внимание к проблемам градостроительства, «спасенцы» обратились в «Смену», журналистка которой Наталья Курапцева в своей статье «Остановка: Дом Дельвига!» поднимала острую проблему законности сноса здания, подчеркнув пассивность и разрозненность государственных инстанций в защите исторических памятников. «Мы хотим, чтобы формалисты и бюрократы не могли принимать решений, от которых зависит судьба нашего города. Мы хотим, чтобы за станцию метро нам не приходилось бы расплачиваться домом Дельвига, Достоевского, Салтыкова-Щедрина…» – процитировала Васильева Наталья Курапцева, акцентируя внимание на активной гражданской позиции молодых людей. В последующей статье, продолжившей публичную полемику на страницах газеты, были опубликованы мнения ленинградцев, возмутившихся не только некомпетентной работой организаций, допустивших проект строительства метро, но и удручающим состоянием других зданий[1092].

Ковалев вспоминал: «…я, в свою очередь, начал в поисках информации звонить в Метрострой и проектные организации, представляясь уже от имени „новой общественной организации по охране памятников“»[1093]. В поддержку группы выступил Интерьерный театр. Руководитель театра Николай Беляк разработал сценарий театрализованной акции, которая представлялась ему «мероприятием прежде всего художественным»[1094]: он был убежден, что «защищать памятники должно не петициями и протестными акциями, а обращением к культурной памяти горожан»[1095]. Обращение к памяти как социальному конструкту и к памятнику истории и культуры как нарративу, воплощенному в материальной форме, выступает в качестве образующего элемента некого дискурсивного пространства альтернативной социальной принадлежности. Ее конструирование «основано на участии в общем знании и общей памяти, которые сообщаются через говорение на одном языке или, говоря шире, через использование общей системы символов»[1096]. Примером подобной смысловой системы является историческое место или памятник, которое транслирует определенный культурный смысл. Циркуляция общего смысла образует «чувство общности»[1097], которое, соответственно, стало ключевым формирующим звеном не только готовившейся акции, но и всей деятельности ГС, обращавшейся к фигурам русской культуры и литературы в своей общественно-политической активности: так, вслед за успешной акцией в защиту Дома Дельвига, 14 и 21 декабря состоялись посвященные Петербургу Достоевского экскурсия-митинг и открытая выставка-митинг, в которой приняло участие около пятисот человек. Ковалев вспоминал: «…мы стремились просветить людей, дать им ясное понимание, за что и как необходимо бороться, поднять акцию на художественный уровень, чтобы не сухие лозунги, а само сопоставление происходящего вандализма с культурным контекстом города побудило людей к действию»[1098]. Иными словами, «демократия стала хуже различима обывателем, чем конкретный памятник истории и культуры»[1099].

Хотя воздействие от «Смены» было незначительным по меркам второго города СССР, совместная деятельность горожан, инициированная ГС, дала свои результаты: снос был остановлен, а здание до сих пор стоит на своем историческом месте. Тем не менее после акции на Владимирской площади проблемы сохранения города в Ленинграде получили сильный резонанс в городских газетах, которые все чаще публиковали статьи с письмами граждан и отчеты об акциях по сохранению городских памятников.

Весной 1987 года ГС организовала субботники и воскресники на городских кладбищах (Смоленском, Новодевичьем) и принимала в них непосредственное участие[1100], формировала группы по обследованию объектов Васильевского острова, Дзержинского и Октябрьского районов, а также ценных интерьеров зданий, в некоторых случаях совместно со специалистами Комитета инженерной реставрации и ВООПИиК[1101], организовала праздник поэзии за сохранение Фонтанного дома, а также концерт в честь дня рождения архитектора Николая Львова в защиту Муринской церкви[1102] св. Екатерины.

По возвращении из Мурина участники группы получили информацию о готовящемся сносе гостиницы «Англетер», в связи с чем в Клубе-81 началось обсуждение возможных способов предотвращения разрушения памятника. Было решено пойти на блеф; по мнению молодых людей, «у Горбачева был конфликт… с региональными элитами»[1103], на основе которого предполагалось заручиться прямой поддержкой руководства СССР. В связи с этим дальнейшие события марта 1987 года стали кульминацией не только деятельности ГС, но и всей общественно-политической жизни Ленинграда.

16 марта 1987 года несколько участников ГС и другие активисты организовали «живую цепь» вокруг здания гостиницы, чтобы не пустить технику на стройплощадку[1104]. Численность горожан увеличивалась, был организован «Пост общественной информации», который собрал тысячи подписей против сноса гостиницы[1105]. Акция протеста продолжалась до 18 марта, когда милиция разогнала пикетирующих, а здание было разрушено.

Митинг на Исаакиевской площади вызвал широкую дискуссию в периодической печати, разделив общественность на несколько лагерей. Одни подчеркивали значимость акций группы, утверждая, что судьба многочисленных построек, являющихся памятниками культуры, практически не согласуется с новой политикой гласности, утверждающейся в стране, что и послужило началом активного действия различных молодежных общественных организаций[1106]. Другие, в частности представители властных структур, полагали, что действия молодых людей носили неправомерный характер и противоречили закону[1107]. Кто-то, поощряя стремление группы к развитию общественного мнения в защиту памятников культурного наследия, критиковал ее лидеров за слабость в методической организации митинга[1108] и недостаток профессионализма[1109]. Неоднократно в адрес лидеров группы поступали упреки в сокрытии фактической составляющей, в частности в том, что реконструкцию «Англетера» планировалось осуществить в соответствии с решением правительства[1110]. Журналистка «Ленинградской панорамы» Н. Ф. Корконосенко, освещая в своей статье проблему сохранения зданий на Фонтанке, 47 и 49, указывала на неосведомленность лидеров группы в вопросах переустройства здания и пренебрежение официальной документацией[1111]. Некоторые высмеивали «спасенцев», презрительно называя их «мальчишками с Исаакиевской»[1112] за дилетантизм, обличали в «намеренном сокрытии истины», говорили о «тщеславных интересах». Следовательно, эффект от акций ГС «разбудил» широкий слой советской общественности и инициировал критический дебат вокруг «общего дела» – культурного наследия и, соответственно, права распоряжаться им в рамках городского пространства. Градозащитная риторика, инициированная ГС, стала местом «производства и циркуляции дискурсов, которые принципиально могут быть критичными по отношению к государству»[1113]. Таким образом, сама возможность обсуждения того, что ранее находилось под исключительным контролем государственных институций, способствовала институционализации пространства гражданского взаимодействия, принципиально отличающегося от государственного.

В одном из своих интервью Алексей Ковалев вспоминал: «У меня с самого начала была концепция, что именно созданием неполитических организаций можно сдвинуть политическую ситуацию… с мертвой точки»[1114]. Эта позиция нашла отражение в манифесте группы, созданном в конце 1988 года, – «Культура вместо политики», подчеркивавшем, по его мнению, отличительную особенность группы от прочих «перестроечных» сил. Борис Гладарев полагает, что подобный лозунг подчеркивал аполитичный характер движения; однако нарратив, выстраиваемый в тексте манифеста, свидетельствует о смысловой трансформации понятий: «Для нас политический плюрализм нужен не для того, чтобы протащить „свою“ политическую теорию – такой у нас попросту нет – а для того, чтобы в обстановке ослабевшего политического нажима привлечь внимание людей к тому, что важнее и глубже политики»[1115].

Специфика предпочтения культуры политике выходит за рамки периода перестройки и связана с характером позднесоветского неофициального движения в Ленинграде. Ленинградский протест, как и основная часть неформальной общественности, принял литературную, а позже и в широком смысле культурную форму, в то время как в Москве развитый политический активизм в перестройку сопровождался процессом формирования политических партий[1116]. С конца двадцатых годов в СССР «формировалась политическая культура, ориентированная на жестко централизованное сверхгосударственное управление обществом с псевдосамодеятельной общественностью»[1117]. Такое устройство вытесняло любую низовую инициативу в полуподвальное и «неформальное» существование. Поэтому в перестройку, ввиду отсутствия легального общественного политического пространства и возможностей в него вхождения, культура становилась площадкой для артикуляции несогласия с режимом.

Осуществляя (и инициируя) циркуляцию печати, журналов и газет критической направленности, волна общественных обсуждений после митингов ГС обеспечивала коммуникацию внутри «просыпающейся» позднесоветской публики. Согласно Юргену Хабермасу, в основе институционализации «гражданского общества» лежат негосударственные ассоциации, образованные на добровольной основе, например такие, как культурные союзы и академии, независимые СМИ, дискуссионные клубы, группы для совместного проведения досуга, гражданские инициативы и форумы, а также профессиональные объединения, политические партии и альтернативные учреждения. Важной функцией подобных ассоциаций является формирование общественного мнения, что осуществляется путем их участия в публичных коммуникациях[1118]. Средства массовой информации в общественной сфере должны работать прежде всего как средства формирования общественного мнения для субъектов гражданского общества. Мнения в общественной сфере трансформируются в проекты и предложения в политической системе, которые обеспечивают политическую систему демократической легитимностью.

Ввиду сложности и фактической невозможности создания подобных пространств в Советском Союзе, деятельность маленьких клубов, студенческих кружков, неофициальных культурных объединений, а также региональной прессы значительно повлияла на трансформацию общественного пространства в позднесоветское время. Политический контекст перестроечного времени сделал возможными публичную артикуляцию мнений и осуществление проектов, обсуждавшихся ранее в форме культурного противостояния. Пример ГС, появление которой было предопределено ленинградским движением «второй культуры», демонстрирует вовлечение участников группы в процессы формирования гражданского общества через использование языка, практик и механизмов публичной сферы в контексте кризиса позднесоветского общества. Лозунги, действия, мероприятия, организованные участниками ГС, создавали предпосылки для вовлечения населения в нараставший дискурс «угрозы» городу. Культурные нарративы, которые создавались и распространялись «спасенцами» в газетах, клубах и посредством межличностного общения, определяли городское пространство как сферу взаимодействия жителей и, соответственно, сферу возможностей противостояния и защиты от посягательства на историческое наследие. С одной стороны, это свидетельствовало о трансформации социального в перестроечном Ленинграде, с другой – через претензии на культурное участники ГС противостояли советским административным институтам, вовлекая все большее количество сочувствовавших истории города людей, что до 1985 года невозможно было вообразить.

Однако, несмотря на первоначальную аполитичность и ярко выраженное неприятие «советского» политического, лидеры группы приняли участие в выборах депутатов Верховного Совета СССР весной 1989 года. Зимой 1989–1990 годов при посредничестве руководства «Народного фронта» совместно с ГС был сформирован блок «Демократические выборы – 90»[1119]. Его руководителем стал Алексей Ковалев, который в дальнейшем вместе с Н. Журавским был избран депутатом от партии «Антикризис», сложившейся на базе активистов ГС[1120]. Таким образом, проект сопротивления культурными методами, ассоциированными с гражданским обществом, трансформировался в политическое участие, что фактически ставило точку на существовании ГС как части зарождавшегося в перестройку гражданского сообщества.