— Как думаешь братца выручать? — его губы дрогнули в хитрой улыбке. — Предложения есть?

Я видела его впервые.

Высокие скулы. Светлые глаза. Пухлые губы. Из-под черной кепки торчали темные волосы, а от широкой улыбки на щеках появились ямочки. Майка, цвета пыльного снега, прикрывала потертое трико, зато открывала рельефные руки. И пусть одежда на нем была простая, сам же парень был непрост.

— Послушай, я извиняюсь за брата. В семье не без урода, понимаешь? Он дурачок у нас.

— Сама дура! — огрызался глупый братец.

Я сжала руки в кулаки, представляя в них тонкую шею. Клянусь, как только все закончиться я удушу его. Разорву на куски и скину в компостную яму. На заборе повешу и выбью, как пыльный ковер.

— Отпустишь? — я с надеждой посмотрела на парня, и тот вскинул темными бровями.

— Отпущу, — подозрительно быстро согласился он, но мальца не выпускал. — Только если ты кувыркнешься.

— Что?

— Кувыркнись, и он свободен.

Я могла бы расценить это за шутку, только вот лицо его было серьёзным.

— Я не цирковой осел, — мои руки скрестились на груди. — Пусть кто груши трескал, тот и кувыркается.

Вздохнув, он равнодушно потряс плечами.

— Как знаешь, — на этих словах он вывернул руку, и мальчишка завопил на всю округу.

Я поморщилась от пронзительного крика. Если дедушка узнает о содеянном, Пашке будет незачем волноваться за свои уши, потому что их попросту не станет.

Мне было четырнадцать, и я была слишком доверчива. А еще моему "великодушию" можно было только позавидовать.

Закрыв глаза, я прокляла мелкого подлеца.

— Хорошо, хорошо. Я кувыркнусь.

Самодовольный парень наградил меня вынуждающим взглядом. Ох, их ждало незабываемое представление.

Ладони коснулись влажной травы. Макушка воткнулась в землю. И, как говорит Пашка: «оп-ля» — дело сделано.