Этот безумный поцелуй просто добил меня, и я уже не понимала ничего. Что я хочу?

Кто мне нужен? Да хер его знает. Мне нужно лечь и поспать. Точка.

Я с трудом почистила зубы, наскоро умылась и рухнула в кровать. Не было сил даже на мысли, так что я закрыла глаза и просто выключилась. Как прибор, который выдернули из розетки.

А утром меня разбудила сестра:

— Лерка, ну Лерка!!! Вставай говорю, ну!

— Я отгул на работе взяла, — пробормотала я, — мне никуда не надо, отстань, я спать хочу.

— Да в окно иди посмотри, дура! — что-то в тоне Лены — то ли восхищенное, то ли завистливое — заставило меня открыть глаза, подняться и выглянуть на улицу.

Там стояла наша машина, а рядом топтался Саша. На капоте лежал огромный букет моих любимых золотисто-кремовых роз. «Холодно же, — вдруг подумала я, — цветы замерзнут, даже дня не простоят потом. Жалко».

И стала одеваться, ведомая скорее иррациональной жалостью к розам, чем желанием поговорить с мужем. Тем более что сейчас, на относительно свежую голову, меня догнало дичайшим чувством вины за вчерашний поцелуй. Еще херовей было от того, что целоваться с Ником мне очень понравилось. А это значит, что все Сашины обвинения имели под собой основания, и от этого мне было еще больше не по себе.

— Вот за что, а? — с силой сказала Лена, глядя на мои торопливые сборы. — За что тебе такое счастье? Ты ж даже не ценишь его совсем. Да я бы на твоем месте…

Но не договорила и замолчала, резко отвернувшись и подозрительно шмыгая носом.

Я ничего не ответила и спустилась вниз.

Если бы Саша падал на колени, клялся в любви и делал еще что-то показушное и невыносимо пошлое, я бы, наверное, даже не сомневалась в своем решении уйти. Но он стоял, молчал, а вчерашняя щетина на его всегда гладковыбритом лице красноречиво говорила о том, что не мне одной вчера было плохо. Вот только Саша, в отличие от меня, ни с кем вчера вечером не целовался.

От этой мысли мне стало так погано, что я даже сделала первый шаг, только чтобы не мучиться от диких угрызений совести.

— Привет.

— Привет, Лер, — он поднял на меня уставшие покрасневшие глаза, — я думал, ты не спустишься и придется тебя уговаривать.

— Мне стало жалко, что цветы замерзнут, — объяснила я зачем-то.

— В этом вся ты, — горько усмехнулся муж, — цветы тебе жалко, а меня нет.

— Если бы ты голой попой лежал на ледяном капоте, я бы и тебя пожалела, — невозмутимо парировала я и забрала тяжелый букет.

Он фыркнул, и я посмотрела на него. Четыре года. Четыре, мать вашу, года. Два года мы встречались, потом еще два года жили в браке. Это не чужой мне человек, вообще не чужой, иначе бы у меня внутри так не болело.