– А что плохого? – попыталась спорить Глина, – зато вся эта гадость, вся эта грязь мимо них проходит. А я что вижу? Зареванные лица, фотографии убитых детей, уголовные дела, списанные в архив, поседевших отцов?

– Кстати, о поседевших отцах, – Эмбрас достала из золотого портсигара любовно скрученный косячок, повертела его в белых толстых пальцах, унизанных кольцами, – ты, наверное, забыла, кто твоей бабушке и родителям ежемесячно деньги переводил? А кто тебе квартиру купил на Ленинградской? А кто тебя в Дубай возил? А сколько тряпки твои стоят? А?

– Я всё это отработала, – повторила Глина.

– Нет, милая, твоя отработка еще вся впереди, – мстительно сказала Тамара Петровна, закурила и позвала охранника. Василёк сгреб Глину в охапку, и, несмотря на то, что она брыкалась, как горная коза, отволок ее на третий этаж и запер в комнате.

***

К вечеру второго дня Глина поела. Она убедила себя в том, что не стоит тратить силы попусту, они и так слишком долго восстанавливаются. Бусины надо экономить.

На третий день Глина поняла, что в безмолвном заточении ее держать будут долго, пока это не надоест хозяйке.

Хозяйка… Глина всё чаще называла так Тамару Петровну. Властная, сильная, но по-своему несчастная и одинокая женщина не смогла стать Глине матерью, хотя и говорила всем и всегда: «Глина – моя дочка». У Глины была только одна мать, и никем ее было не заменить. Хотя связь между ними прервалась, Глина всегда помнила, что где-то далеко, в южном пыльном городе живет робкая и рано постаревшая женщина, которая так и не научилась любить своих дочерей.

Об отце Глина думала редко. Широко расставленные глаза, массивный пористый нос, глубокая поперечная складка на лбу, синий след от чирья возле левого уха, лысина на темени – всё в его вспоминаемом облике отталкивало, было противно Глине. Даже когда Переверзев снился дочери, то она видела его вынимающим ремень из брюк. Он никогда не находил доброго слова для нее, а Маринку называл дебилкой и никак по-другому. Он, видишь ли, стыдился дочери-инвалида. Ему, инженеру комбината, нельзя было «производить брак». А потом, когда его сократили и отправили на улицу газеты продавать, то без зазрения совести продал Маринку в секту, чтобы оплатить лечение. «Вот как за жизнь цеплялся! – думала об отце Глина, кусая губы, – но не от него ли и моя такая цепкость, настойчивость и природная злость? А, может, от матери, которая свое женское счастье видела в служении мужу, а на дочерей и внимания не обращала? Она тоже цеплялась за жизнь, как могла». Глина не хотела быть Переверзевой, и детскую обиду на родителей забыть не могла.

Сидя в заточении, Глина отлично понимала, что Эмбрас-Тамара мучительно ищет крючок, на который можно зацепить Глину, и ей было интересно, насколько хорошо хозяйка успела изучить Глину. Чтобы не сдохнуть со скуки, каждый день Глина делала разминку: доставала пальцами рук пятки, прикасалась лбом к коленям, делала примитивную «коробочку» и мостик, отжималась и прыгала на месте. Позвонки не хрустели, мышцы были послушны. Гимнастика ее успокаивала и помогала расслабиться. Глина вспомнила, как занималась в младших классах в кружке бального танца. Потом отец запретил, сказал, что только плохих девочек хватают за талию и за ноги мальчики… В запертой комнате было скучно. Читать Глина не любила, рисовать не умела, телефон у нее отобрали. Заточение, конечно, можно было прервать, бросив под дверь одну темную бисеринку … Но было жаль охранника. Василёк на работе, чем он виноват? К тому же она понимала, что Пасечник достать её отсюда не сможет. Слишком рискованно.

Глина знала, что уходить ей надо так, чтобы потом ее следы не обнюхивали все доберманы страны, и обдумывала варианты побега.

На пятый день подручные Эмбрас приволокли в офис отца Глины. Василёк открыл дверь в ее комнату и буквально втолкнул внутрь Алексея Семеновича. Дрожа от перенесенного испуга, отец накинулся на Глину.

– Ты что натворила?– спросил он с порога, пытаясь казаться грозным.

Глина встала с пола, на котором она заворачивалась «буквой зю», растягивая мышцы спины.

– Я соскучилась по тебе, папа, – сказала она язвительно, – вот тебя и привезли. Сам бы ты не приехал навестить свою доченьку.

Отец опешил и от тона, и от вида Глины. Последний раз он видел ее давно, почти ребенком, не считая появления на экране. Перед ним стояла молодая, совершенно бесстрашная, и очень опасная женщина.

– Ты тут живешь? – спросил он, оглядывая комнату.

– Нет, это моя тюрьма, – спокойно сказала Глина, – меня здесь держат и морят голодом, заставляя выполнять ненавистную мне работу.

– Какую такую работу? – спросил Переверзев, не переставая озираться.

– Например, людей убивать, – нехорошо засмеялась Глина.