— Третье лето.

В «Аркадии» начался разъезд. Мы побежали к лошадям.

Посыльные сновали среди экипажей, выкликая фамилии или называя местности: «одиночка от Банковского моста», «ландо из Зимина переулка[108]», «кучер Илья», «коляска такого-то»… Кучера зашевелились, стали приводиться в порядок. Солнышко показалось на горизонте. Из подъезда «Аркадии» потянулись вереницы публики к пароходной пристани, к вагонам конки и по дачным линиям. Мне тронуться с места было нельзя, потому что все проезды к первой линии заняты «охранителями» и порожний извозчик думать не смеет показаться вблизи публики. Около часа продолжался разъезд, и затем линия опустела. Ушёл последний пароход, последняя конка, только изредка попадался запоздалый посетитель. Ушли полицейские наряды и для извозчиков теперь свобода: поезжай куда хочешь, только седоков больше нет… Мне-то это, конечно, все равно, но профессиональный извозчик в положении критическом: пока были седоки — нельзя подъехать; теперь подъехать можно — сажать некого!.. Я шагом поплёлся к Каменноостровскому проспекту. Совсем уже было светло, как днём. Расходилась и разъезжалась «кабинетная» публика, то есть закутившиеся компании и освободившиеся официанты. Последние тоже группировались в компании и тоже со своими девицами. Омерзительную картину представал из себя теперь Каменноостровский проспект. К городу потянулась пьяная, безобразная публика, из города тащились вереницей пахучие бочки[109]. Букет получался полный, имеющий нечто общее по безобразию и отвратительному впечатлению.

Из «Аквариума» идёт по панели хор цыган, возвращающийся домой в Новую Деревню; из двух колясок выскакивают растерзанные кутилы и загораживают дорогу.

— Стой, фараоново племя; пой… пой, здесь на панели. Пл-а-а-чу!

Цыгане жмутся, заработок улыбается, но петь на панели как-то зазорно, да и боязно. По тротуару, торопясь, идёт приличная дама по направлению к Карповке; её окликают из ландо, дама не обращает внимания и чуть не бежит. Из ландо выскакивает субъект и догоняет даму; ему кричат из ландо: «брось, право, не стоит», но он догоняет, тащит за рукав; дама кричит, вырывается, из экипажей хохот, городового вблизи нет, нет и ни одного трезвого человека, кроме флегматиков-чухон, сопровождающих бочки; но им дела нет ни до чего, они идут как сонные.

— Извозчик! — слышу я.

Подаю. Из боковой улицы (Песочной[110]) выходит господин с молоденькой девочкой в платочке; она плачет, господин рассыпается, уговаривает, шепчет…

— Куда ехать?

— В «Караванную[111]», полтинник.

— Пожалуйте.

Господин тащит девушку почти насильно к дрожкам; она плачет все громче, тот её все уговаривает. Садятся. Я их осматриваю. Девушка миленькая, совсем ещё ребёнок, одета в ситце, по-видимому, горничная или модистка; господин лет 35, полный, в котелке. Мы поехали. Девушка всхлипывает и шепчет: «не хочу, не хочу, не поеду».

Вот и «Караванная». Господин позвонил у подъезда, двери открыли. Швейцар отдал мне полтинник, мой первый полтинник, который я заработал во всю ночь с 9 часов вечера до 4 часа утра. Пора домой.

«Денные» интервью в роли извозчика я посвятил извозчичьей «выручке». Я хотел сделать опыт, сколько может заработать извозчик при нормальных условиях, т. е. работая 11 часов в сутки, при двух часах перерыва для обеда и корма лошади. С этою целью я ездил так: 19-го июня с 11 часов утра до 8 часов вечера с перерывом от 1 до 3 часов и 22-го июня с 7 часов утра до 4 часов дня с перерывом от 11 до 1 часов дня. Можно было, разумеется, взять существующий рабочий день с 11 часов утра до 4 часов ночи; но брать этот рабочий день у извозчиков я не считал правильным и нахожу его ненормальным. Ездить 16 часов в сутки и употреблять сверх того 2–3 часа на чистку и уборку лошади, экипажа, сбруи, на баню и прочее, по моему мнению, невозможно, если мы не хотим иметь извозчиков сонных, грубых, грязных и лишённых человеческого облика… Нормировку рабочего дня следует поставить первым и настоятельным делом в вопросе упорядочения извозчичьего промысла.

Итак, я выехал в 11 часов утра, получив, разумеется, вычищенную и запряжённую закладку с сытой и напоенной лошадью. Если бы это пришлось делать мне самому, то мой рабочий день и начался бы в девять с половиной часов утра. Точно также убрать лошадь и экипаж после езды требует час-полтора. Из этого следует, что извозчики при 11-ти рабочих часах должны ездить только 7 часов в сутки, т. е. вдвое меньше, чем они ездят теперь.

Ровно в 11 часов я стал у Пяти углов на Загородном проспекте. Простоял около четверти часа и подрядился за 15 копеек к Пассажу. Повёз господина с портфелью. У Пассажа стоять нельзя, отъехал к Михайловской улице, постоял минут десять и повёз барышню за 15 копеек к Апраксину рынку. Здесь извозчиков масса, стал в очередь и простоял около часа; рядили в это время двое, но обоих у меня отбили «сваты» или «обскакали меня», как говорят извозчики. В четверть первого. я посадил торговца с тюком к клинике Вилье за 45 копеек У клиники я поехал в трактир отдыхать и кормить лошадь. Как раз в 3 часа стал у Сампсониевского моста, простоял около получаса и посадил… городового с больной женщиной. Не знаю, чем эта женщина больна, но едва ли следующим седокам приятно было бы садиться в дрожки после такого «пассажира». Больных и полицейских мы, извозчики, возим даром по существующим правилам. В начале пятого часа я освободился и свёз двух дам в Миллионную улицу за 35 копеек Затем я свёз ещё несколько седоков и к 8 часам вечера за время семичасовой езды, я выручил 2 р. 10 копеек, из которых истратил в трактире 30 копеек Замечу, что утром седоки есть, но гораздо меньше, чем днём, а с 6 часов наступает самое глухое время… Разъезды чиновников и служащих в разных банках, канцеляриях почти ничего не дают извозчикам; работают в это время конки, общественные кареты и пароходы «Финляндского Общества». Для извозчика главный седок — это посетитель канцелярий, банков и т. п., который торопится, спешит и вообще принадлежит к более состоятельному классу, чем чиновник иди служащий. В 6 часов кончаются везде присутствия, и извозчики едут по трактирам; остаются на проспектах одни неудачники, которым не посчастливилось высадить выручку.

Выручка 22-го числа выразилась следующими результатами; в 7 часов утра я стал по Владимирской улице у ресторана Давыдова[112]. Простоял 26 минут и посадил за 20 копеек господина очень тучной комплекции к Александровскому саду; здесь стоял 17 минут и посадил из сада господина с дамой в Варваринскую гостиницу[113] на Вознесенском проспекте за 15 копеек. Деньги мне выслали только через полчаса. Отсюда посадил к саду «Неметти»[114] за 20 копеек девицу. У сада стоять строго запрещено, почему порожним поехал к Морской; здесь постоял с полчаса и за 30 копеек повёз на угол 4-й роты и Измайловского проспекта господина. Тут прождал около часу и повёз за 35 копеек в Чернышев переулок[115] двух дам. Затем свёз ещё несколько седоков. 4 часа дня застали меня без седока, и я поехал домой… Итого: 2 руб. 20 копеек, за вычетом отданных в трактире во время 2-х часов отдыха 30 копеек — 1 рубль. 90 копеек. Вот нормальная выручка извозчика за рабочий одиннадцатичасовой день (с уборкой лошади и экипажа). Мне могут сказать, что часто случается сажать седоков по часам или «обратно», так что выручка достигает 3 рублей в день, но я на это замечу, что также часто случается проездить с «барином» целый день и он удерёт проходным двором или заведёт скандал и отправит в часть, если не хочешь взять 80 копеек за 4–5 часов скорой езды. Случайности вообще не идут в счёт и ничего не доказывают. Если извозчики теперь пропивают по рублю в день и привозят до 3 р. хозяину, то это только потому, что они ездят 16–17 часов в сутки и захватывают выручку денную и ночную. Извозчики, ездящие в ночь, выезжают в 10 часов вечера и возвращаются в 5 часов дня домой, так что и они захватываюсь обе выручки. Но разве это нормально? При такой работе извозчик растрачивает массу денег, сил и здоровья по извозчичьим притонам. Извозчик «пропивает» и «просыпает», не считая отдельных случаев «загула», как я заметил сейчас, около рубля в день.

Загулы у извозчиков в большинстве случаев повторяются раз в месяц, и тогда он не только ничего не привозит хозяину, но пропивает и все сбережения; иногда извозчик пьёт 2–3 дня, но такие извозчики не живут долго у хозяев и кочуют с места на место, Обыкновенно же извозчик пропивает вот сколько: 1) денной: в 12—1 час дня (прямо из дому) в трактире чай и по стаканчику = 11 копеек; в 6–7 часов селянка на сковороде, два стаканчика и чай = 26 коп.; вечером в 11–12 часов: чай, стаканчик, закуска = 18 к.; за лошадь взимается: на дворе по 3 копейки, три раза — 9 копеек, водопой два раза —2 копейки, овса лошади или сено 20–30 копеек (в большинстве случаев хозяева не дают извозчику на дорогу овса для лошади, и он кормит её сам как хочет). Если же к бюджету прибавляется пара пива или лишняя косушка, то извозчик тратит больше рубля и не может уже доставить хозяину выручку. Теперь считая, что извозчиков в Петербурге только 10 тысяч, получается 300,000 рублей в месяц, оставляемых в трактирах. Прибавьте сюда «загулы» хотя и скромные, по 3–5 рублей в месяц на извозчика, получается дополнительная контрибуция в пользу притонов около 60,000 руб. Вот почему такая масса в Петербурге извозчичьих притонов и почему такие аристократические заведения, как «Феникс», не гнушаются держать извозчичьи дворы.