Они заплыли почти на середину бухты и, продолжая сидеть на своих местах, изредка перебрасывались отдельными фразами. Говорить не хотелось, тем более что Борис ещё дорогой рассказал Кате о своей предстоящей работе и очень обрадовался, когда она одобрила его решение об уходе из Дальлеса и переходе на работу в райком ВЛКСМ.

Между тем летняя короткая ночь подходила к концу. Вдруг как-то неожиданно для обоих, слева над сопками появилась сперва розовая, затем оранжевая и, наконец, покрасневшая полоска неба, быстро расширявшаяся вверх. Первой опомнилась Катя:

– Ой, Борька, что же мы наделали! Уже рассвет начинается! Теперь до восхода солнца и домой не попадём, греби скорей назад!

Она встала, подошла к Борису:

– Подвинься! Давай грести вместе, скорей доплывём.

Конечно, когда они стали грести вдвоём, дело пошло лучше. Лодка помчалась к берегу с большой скоростью. Надо сказать, что это был не обыкновенный рыбацкий кунгас, а настоящая морская шлюпка, приобретённая у кого-то из жителей прибрежных заимок. Она обладала хорошим ходом и была легка в управлении.

Как ни спешили наши гуляки, но к берегу они смогли пристать, когда первые лучи солнца уже золотили сопки, на которых располагался гарнизон.

По настойчивой просьбе Кати, они чуть не бегом понеслись по направлению к селу. На его улицах стоял ещё предрассветный туман, солнышко их пока не освещало. Катя не переставала повторять:

– Эх, Борька, что же мы наделали! Наташа уже встала, что я ей скажу? Как я теперь домой покажусь? Ведь она всё Андрею и маме расскажет, и зачем я только согласилась на эту прогулку?

– А разве плохо было? Ведь хорошо, и я себя хорошо вёл!

– Да хорошо, хорошо, и прогулка чудесная, но вот что я дома скажу, как объясню своё ночное отсутствие?

– А ты не ходи домой, пойдём ко мне!

От возмущения Катя даже остановилась. А они как раз находились напротив дома, где была квартира Алёшкиных и Бориса.

– Борька, ты просто ненормальный! И как ты только мог такое выдумать? До свидания, не смей за мной ходить! – и она бросилась к своему дому.

Борис понуро пошёл к себе, он почувствовал, что сказал что-то обидное для девушки, и ему стало неловко. Он боялся, что она так обидится, что больше с ним и видеться не захочет. Но, как потом выяснилось, эта прогулка у Кати осталась без особых последствий. Может быть, Наташа и подозревала что-то, но, когда девушка пришла к себе, она не подала никакого знака, что услышала возвращение гулявшей. А сама прогулка Кате, очень любившей море, так понравилась, что она ещё не раз соглашалась повторить её. Правда, теперь они отправлялись кататься не ночью, а днём или ранним вечером, и не одни с Мурзиком, а в сопровождении одного из учеников ШКМ, преданного, но чрезвычайно робкого Катиного поклонника Серёги Рыбкина, умного, способного ученика, очень близорукого, носившего большие круглые очки. По мнению Кати, такие прогулки втроём были более приличными, а главное, присутствие третьего лишнего сдерживало страстные порывы Бориса, который становился всё более горячим, а сама она, очевидно, на свою сдержанность и самообладание уже не надеялась.

И хотя Борис продолжал называть Катю «моя холодная льдинка», по всему стало заметно, что эта «льдинка» не только начала таять, но и сама может превратиться в обжигающий кипяток.

Между тем отпуск Бориса подходил к концу. Через два дня ему предстояло или уволиться из Дальлеса, или вернуться на свою работу. Мысли об учёбе у него как-то сами собой отпали, он понимал, что если начнёт учиться, то о женитьбе на Кате можно будет только мечтать, она будет возможна не раньше, чем через пять-шесть лет. А Боря был уже в таком состоянии, что не мог не думать о том, чтобы жениться на ней хоть завтра, и уж, во всяком случае, немедленно после того, как она окончит школу.

Как-то раз, поджидая Катю, обещавшую в этот вечер прийти с поля домой, Борис бродил по главной улице села. Он услышал, как его окликнули. Обернувшись, увидел Гришку Герасимова, торопливо догонявшего его:

– Борис, где же ты запропал? Почему в райком не заходишь? Я тебя уже второй день ищу! Пойдём сейчас же к Смаге, он уже сердиться начал. Понимаешь, приказ по Управлению железной дороги об освобождении Манштейна и назначении вместо него тебя уже три дня тому назад пришёл. Манштейн, как только получил его, а он его и привёз из Угольной, сразу же пришёл к Смаге, положил перед ним папку с директивами, поступившими за время его работы из губкома, и заявил, что больше у него никаких дел нет, что сдавать ему нечего и что он в этот же день уезжает во Владивосток. И сколько Смага и даже Матрёна Ивановна Костромина на него ни кричали, он твердил только одно, что больше ни на один день в райкоме не останется. Смага велел тебя разыскать, а тебя всё дома нет, где-то на море пропадаешь. Что ты там делаешь? Рыбу, что ли, ловишь?

Борис усмехнулся: