Через несколько минут Борис сидел в кабинете секретаря райкома ВЛКСМ Захара Смаги. Помещения райкома партии и комсомола занимали несколько смежных комнат в одной из казарм гарнизона. Комнат не хватало, поэтому в кабинете секретаря ВЛКСМ сидела ещё заведующая женотделом райкома партии – Матрёна Ивановна Костромина. Муж её работал завагитпропом этого же райкома, оба они в прошлом служили учителями и через Анну Николаевну были знакомы с Борисом. Во время разговора Смаги с Алёшкиным Костромина сидела за своим столом и время от времени бросала реплики.

Кроме них, примостившись на подоконнике большого окна, сидел председатель районного бюро юных пионеров Манштейн.

– Вот что, товарищ Алёшкин, – начал Смага, – посоветовавшись между собой и в райкоме партии, мы решили назначить тебя председателем бюро юных пионеров нашего района. Ты знаешь, что товарищ Манштейн, присланный губкомом, долго не соглашался идти на эту работу. Он работал в депо Первой Речки секретарём ячейки, и его решили выдвинуть, ну а работа с детьми его не интересовала, не привлекала, и чуть ли не с первых дней её он начал просить об освобождении. Короче, хотя мы и надеялись, он эту работу не полюбил!

– Поэтому она у него и не получается! – вставила своё замечание Костромина.

– Ну а ты, как мы знаем, – продолжал Смага, – этой работой увлечён. Новонежинский отряд, организованный тобой, считается одним из лучших, да и здесь ты почти ни одного пионерского сбора не пропускаешь, твоя помощь вожатым очень заметна!

Борис собирался было возразить, но вовремя одумался. Ведь на сборы шкотовского пионеротряда он ходил, если честно сказать, только потому, что вожатой этого отряда была Катя Пашкевич. Общаясь с её пионерами, он получал возможность чаще с нею видеться, a помогая ей, больше и дольше общаться. Но, конечно, это возражение привести было нельзя, он промолчал.

– Да, кроме того, и образования-то у Манштейна маловато, всего только 4 класса, а эта работа требует, по крайней мере, среднего образования. Ведь вожатый – это своего рода учитель! Мы думаем, что ты с этой работой сумеешь справиться. Биографию твою мы знаем, обсуждали. Знаем, что твой отец в царской армии офицером служил, но знаем также и то, что потом он служил командиром Красной армии, теперь у неё в запасе числится, так что это не препятствие. Правда, плохо, что ты ещё беспартийный, ну да это дело наживное. Проявишь себя на работе, останешься таким же активным комсомольцем, каким тебя знаем, я первый тебе рекомендацию дам!

– Да и я не откажу! – добавила Костромина.

Борис, наконец, нашёл возможность вставить слово:

– Товарищ Смага, я же собираюсь в институт поступать. В прошлом году экзамены сдал, не учился только потому, что болел. Теперь-то я здоров… – несмело сказал он.

– Ну, брат, сейчас нам пока не до учёбы, не до институтов! Вот поработаешь годика три-четыре в райкоме, тогда и об учёбе поговорим, – несколько раздражённо заметил Смага. – Подумай над моим предложением до завтра и утром дай нам ответ.

Когда Борис и Манштейн вышли из кабинета Смаги, Манштейн умоляюще сказал:

– Послушай, Борис, прошу тебя, как друга, соглашайся! Я, наверно, совсем пропаду на этой работе: не умею я с этими ребятами, не понимаю я их, да и они меня тоже. Трудно мне ими руководить, ведь почти все вожатые отрядов – учителя, да и сами пионеры грамотнее меня. Ну, поработай немного, а там, может быть, и ещё кого-нибудь найдут…

– Хорошо, я подумаю, – произнёс Борис и направился домой.

Вечером этого дня, когда младшие ребятишки улеглись спать, в семействе Алёшкиных между Яковом Матвеевичем, Анной Николаевной и их старшим сыном состоялся семейный совет. Борис рассказал о предложении Смаги и добавил, что ему это предложение по душе. Вообще-то говоря, Бориному тщеславию льстило то, что он будет оплачиваемым сотрудником райкома и своего рода районным начальством, но в то же время его действительно интересовала работа с детьми.

Яков Матвеевич после рассказа сына спросил:

– Ну, а как же с учением? И потом, что это за специальность такая – председатель бюро юных пионеров? Ну а подрастёшь немного, куда же потом-то пойдёшь? Нет, Борис, по-моему, соглашаться не стоит. Да и про меня не забудь: сейчас ты нужен, так на моё прошлое внимания не обращают, ну а потом, может быть, через несколько лет, припомнят тебе его. Да при первой твоей ошибке тебе его обязательно напомнят, – он задумался и несколько минут помолчал. – А, впрочем, думай сам, я тебе мешать не стану. Может быть, эта новая работа тебе более широкую дорогу в жизни откроет, как знать? А сколько там хоть платить-то будут?

Борис смутился. О жаловании он как-то и не подумал. Он знал, что работники райкомов, по рассказам Гришки Герасимова, имеют небольшие оклады, а ведь он в Дальлесе получал уже порядочно. Он видел, что отцу и матери приходится много работать, чтобы свести концы с концами, обеспечивая свою большую семью. За себя он уже второй год платил сам, а иногда давал матери и сверх этого, вот хотя бы и сейчас: получив от стивидора при расставании почти двадцать рублей сверх жалования, выданного в конторе, он дал немного денег маме, и они пришлись очень кстати.

Но тут вмешалась Анна Николаевна:

– По-моему, Борису нужно обязательно соглашаться. Ведь работа с юными пионерами – это та же педагогическая работа, она будет для Бориса как бы практикой, подготовкой к будущей педагогической деятельности. Станет постарше, перейдёт в школу учителем!