это сожаление сопровождается открытой саморекламой своей книжечки («она, несмотря на видимое сродство со всеми политипажными и неполитипажными изданьицами, имеет высокие перед ними преимущества»; XII-2: 24).

В сопоставлении с проанализированным отзывом Белинского оценка Плетнева такова: стихи – «многословие» и «шуточки» (ср.: «водевильная болтовня»); от них «совсем не весело» (над ними не будут «смеяться»), то есть в них нет остроумия; в них нет смысла (ср.: значение); читатели не будут искать смысл (ср.: цель).

Иными словами, если понимание смысла произведения есть цель чтения, то читатели этого произведения едва ли осознают эту цель и способны осознать его смысл; смысла, скорее всего, нет. Отзыв содержит низкую оценку произведения, не содержит суждения о его авторе и является своего рода ответом Белинскому.

Белинский на примере некрасовского стихотворения рассуждает о целях литературы, ее значении, потребностях читательской аудитории, уровне продукции и вкуса потребителя. Выдвинутые критерии «цели» и «значения» подводят к мысли о самостоятельном (не на «готовых остротах») осмыслении жизни и художественного текста как о перспективе национального литературного процесса, причем читателю отводится активная роль. Его восприятие не должно исчерпываться эстетическим наслаждением, суррогатом которого выступает «удовольствие» («развлечение»): слово «значение» подразумевает интеллектуальную работу, работу «ума».

В замечании Белинского о «шуточных стихах», которые могут «придать цель и значение» книжке, косвенно выражено суждение о сатире: юмор, ирония могут служить средствами «литературы», сатирическое произведение может заключать в себе «значение» и отвечать «цели» литературы. Художественные средства (разговорный стиль, водевильный стиль, шуточная форма, остроты, написанные, по-видимому, с расчетом на закрепление в обиходной речи) сами по себе не порицаются и рассматриваются применительно к «цели»: «удовольствие» (наслаждение) и развлекательность – или значение (смысл) и осмысление, самосознание (цель).

Плетнев выражает скептическое отношение к юмористическому стихотворению и возможному читательскому восприятию, и это еще один оттенок его слов: «совсем не весело». Тематика, стилистика, жанровая форма рецензируемого произведения явно остались «под чертой», и это – оценка не только данного произведения, но и массовой популярности фельетона и ее последствий. Разбираемый эпизод демонстрирует, что, с точки зрения Плетнева, фельетонная литература четко декларирует спекулятивные цели и критерии товара, тогда как цели и критерии литературы в ней неясны и (или) двойственны.

Отметим, что в этом взгляде на фельетон, и в частности на фельетонную критику, Плетнев сближается с Белинским, который не приемлет «произвольность мнений», утверждает, что «надо ругать все, что нехорошо, <…> нужна одна правда» (XIII-2: 59), и рассматривает критику как исторически развивающуюся «науку изящного», подчиняющуюся своим законам, а не законам рынка.

Но насколько рецензия Белинского вовлекает в полилог «автор – критик – публика» (то есть – усваивает публицистичность фельетона), настолько же рецензия Плетнева демонстративно монологична: ни публика (которая читает подобные «шуточки»), ни автор (который их пишет), ни критик (который видит в этом «смысл») не удостаиваются адресования к себе. Отношение Плетнева к тем, кого он не счел собеседниками, выражено в его процитированном выше отзыве о «не повести» Панаева «Литературная тля»: «толпа писак». «Литературная тля» являет собой характерный пример литературной полемики, которая (как и театральная) «узаконила» и широко использовала публицистический прием указаний на лица, от намеков до прямых выпадов, свойственный памфлету и фельетону. Отметим, что исторически «фельетоном собственно называлось все, что печаталось под чертой»[615] (газетный «подвал»). Поэтому образное выражение Плетнева корреспондируется с общей тенденцией в современной ему литературе.

Эта форма печатных выступлений вызывает у Плетнева отвращение и протест:

Кроме того, в 1843 г. его недовольство Белинским-критиком, неприятие его строя мыслей и высказываний стало явным и сильным. К этому времени склонность Белинского к памфлетной публицистике для Плетнева заслонила Белинского – критика, наделенного чувством изящного. Скорее всего, Плетневу было известно и об участии Белинского в судьбе Некрасова. Вступление в открытую полемику означало бы для Плетнева с «тлей» говорить о «тле» в манере «тли». Неприятие Плетнева по отношению к «Статейкам в стихах» и журнальной полемике усугублялось еще и тем, что Некрасов прибегнул к рекламе и 2-го тома[618], что столь же явно было коммерческим шагом профессионального «литературного промышленника». И выход 2-го тома «Статеек в стихах» был отмечен в «Современнике» только констатацией факта[619].

Полемика вокруг издания Некрасова 1843 г. показывает и все большее взаимное отдаление ядра литературного мира от культуры литературного салона и литературной элитарности. При этом выступление Плетнева выглядит принципиальным, содержащим возражение суждению о качестве стихотворного произведения, авторецензии его автора и сочувственной рецензии Белинского по пунктам (смысл, цель, остроумие). Но, по-видимому, его не считают оппонентом, как и союзником.

Между рецензией на «Статейки в стихах, без картинок» и следующим отзывом Плетнева о Некрасове происходит два эпизода, показательных для характеристики литературного процесса тех лет и для оценки Плетневым литературной деятельности Некрасова. Речь идет о неоконченной стихотворной пародии Некрасова «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» и об его издании книжки «Дедушка Крылов». Обе новинки, несомненно, попали в поле зрения Плетнева, и оба раза Плетнев воздержался от печатного выступления. Молчание означало, что литературное явление не стоит внимания. Причины такой оценки вполне понятны, как и то, что оценка «Карпа Пантелеича» и «Дедушки Крылова» сказалась на отношении Плетнева к литературной деятельности Некрасова. При этом в каждом случае хорошо просматриваются позиции и Плетнева, и Некрасова применительно к исторической перспективе развития литературы.