Книги

Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

22
18
20
22
24
26
28
30

§ 3. Рецензия на сборник «Мечты и звуки»

Проанализированная в главе I рецензия Плетнева на сборник[582] заслуживает дополнительных комментариев.

Это единственная рецензия Плетнева, в которой он дает развернутую и одобрительную оценку литературным опытам молодого поэта, к тому времени уже знакомого лично. Степень ее доброжелательности обращает на себя особое внимание в контексте процитированных выше сожалений о поспешных публикациях и в контексте рецензий, которые появлялись в плетневском «Современнике» на стихи молодых поэтов, например: «Этого разбора стихотворения не подлежат суждению»[583]. Рецензия на первый поэтический сборник Некрасова насчитывает несколько строк, то есть по объему значительно превосходит типичные рецензии.

Поощрение, высказанное в рецензии, носило характер аванса молодому литератору и абитуриенту университета[584]. По всей вероятности, знакомством с В. А. Жуковским Некрасов также был обязан Плетневу (XIII-2: 424). Нет сведений о том, знал ли Плетнев об одобрительной оценке, данной одному или двум стихотворениям начинающего поэта (XIII-2: 425); мог знать, в силу тесного знакомства с Жуковским и присущего ему педантизма в делах. В плетневской оценке первых опытов Некрасова могло сыграть роль и то обстоятельство, что в стихах Некрасова, во многом подражательных, было заметно, в частности, подражание Жуковскому («Непонятная песня» (I: 242, 657), отчасти «Водяной» (I: 238, 656)). Поэтическая ориентация на Жуковского также могла настроить Плетнева в пользу молодого поэта.

Следующая рецензия Плетнева была напечатана примерно через полтора года после первой. Но динамика отношения прослеживается в длительном отсутствии печатных отзывов и оценок, которое было характерным приемом Плетнева, и в его частной переписке.

§ 4. «Для провинциальныхподьячих» (1540): умолчание как форма критической оценки

Ближайшая косвенная оценка Некрасова содержится в письме Плетнева к Гроту от 22 октября 1840 г., спустя полгода после рецензии на «Мечты и звуки».

В этом письме Плетнев формулирует свой излюбленный принцип – литературу следует разделять «чертой»:

«Лучше <…> составлять указания на достойнейшее в русской литературе, о гадких же произведениях Булгарина и ему подобных надобно будет упоминать внизу, под чертою, как о таком деле, которое показывает тщету усилия бездарности. Например, составив обзор Капитанской дочери с выписками и раскрытием ее валтер-скоттовских красот, можно сказать, что в России многие искали славы на поприще новеллистов и романистов; но что они, как и везде бесталанные люди, остаются для одного низшего круга читателей, например: лакеев, лавочников, гостинодворцев и провинциальных подьячих <…> можно бы говорить вверху о Карамзине (историке), а под чертою о Полевом, вверху о Борисе Годунове – Пушкина, а внизу о Дмитрии Пожарском – Кукольника»[585](Грот – Плетнев. I: 105–106; курсив мой. – М.Д.)

Позиция обходить молчанием недостойное внимания явление литературы (то, что «под чертой») выдерживалась им на страницах «Современника». Но за молчанием скрывалась взвешенная оценка. В частной переписке Плетнев – эмоциональный и внимательный читатель – нередко высказывал оценки в адрес того, чего «не замечал» печатно. Литературная деятельность Некрасова (в особенности деятельность «досовременниковского периода») получила всестороннюю оценку Плетнева, складывающуюся иногда из кратких печатных высказываний, иногда из намеренного молчания критика. И словосочетание «провинциальный подьячий» в приведенной цитате – яркий тому пример.

Стихотворный фельетон Некрасова «Провинциальный подьячий в Петербурге» (I: 282–291) имел успех, о чем свидетельствует отзыв Белинского:

«Очень забавны куплеты “Провинциальный подьячий в Петербурге”; они так всем понравились и уже так всем известны, что мы не имеем нужды выписывать их»[586].

Герой, чье имя указывалось в оглавлении как имя автора – Феоклист Онуфрич Боб, – в 1841 г. был выведен Некрасовым в водевиле «Феоклист Онуфрич Боб, или Муж не в своей тарелке» (VI: 658). Стихотворный фельетон характерен для того периода его творчества, о котором поэт впоследствии писал:

«Пить, есть надо, я и задумал стишонки забавные писать. Напечатал их на листочках и стал гостинодворским молодцам продавать»[587] (курсив мой. – М.Д.)

Очевидно, что слово было обиходным[588].

Рецензии на это произведение в «Современнике» не появилось. Но первый стихотворный фельетон был прочтен и оценен Плетневым в письме к Гроту. Рассуждая об авторах, недостойных внимания: «Они, как и везде бесталанные люди, остаются для одного низшего круга читателей, например: лакеев, лавочников, гостинодворцев и провинциальных подьячих» (курсив мой. – М.Д.), – Плетнев, наряду с расхожими понятиями, явно имеет в виду стихотворный фельетон Некрасова, обыгрывая его название: провинциальный подьячий — это и повествователь, и герой, и потенциальный читатель этого «повествования» с этим героем.

К этому времени попытки Некрасова учиться в университете остались позади[589]. Степень занятости поэта в литературном и театральном мире не согласовалась с режимом систематического обучения в университете. Некрасов активно сотрудничает в «Пантеоне русского и всех европейских театров» (XIV-1: 37; Летопись I: 73) и «Литературной газете» Ф. А. Кони[590] и обязывается по контракту с В. П. Поляковым поставлять в течение 1841 г. в «Репертуар русского театра» «известное число стихотворений, переводов, мелкие статейки и писать рассказы»[591].

Деятельность Некрасова, по всей видимости, была Плетневу известна и тайны псевдонима для него не существовало. Письма Плетнева свидетельствуют, что он часто виделся с самыми разными литераторами и был осведомлен о делах в литературном мире. В частности, о начинаниях Ф. А. Кони и А. А. Краевского он знал в подробностях[592]: именно Плетнев в 1836 г. пригласил Краевского к участию в пушкинском «Современнике»[593]. Что касается псевдонима, то, по свидетельству Ю. К. Арнольда, который общался с Некрасовым в 1841 г., «всему петербургскому литературному кругу <…> было хорошо известно, что автор Н. Н. не кто иной, как водевилист Перепельский, и что настоящее его имя Николай Некрасов»[594]. Об этом писал Межевич, отвечая на упреки, зачем он раскрыл псевдоним[595]. Речь здесь не об этике журналиста. Активность Некрасова в литературно-театральных кругах делала его псевдонимы достаточно прозрачными для людей из своей профессиональной прослойки.

Плетнев в частном письме упоминает провинциального подьячего как имя нарицательное, так же как гостинодворцев. Этот факт свидетельствует о том, что Плетнев заметил и запомнил стихотворный фельетон Некрасова, имевший успех в публике. Следовательно, отсутствие рецензии Плетнева на «Провинциального подьячего» объясняется не малозначительностью произведения молодого автора, а мнением Плетнева о Некрасове и его сформулированной позицией.

Похвала Белинского, несомненно, тоже попала в поле зрения Плетнева, следившего за деятельностью критика. В отношении к Белинскому в эти годы Плетнев обнаруживает нараставшее неприятие. Если в письме к Я. К. Гроту от 10 декабря 1840 г. он замечает: «О Белинском я всегда говорил, что он полон истинных мыслей и знания искусства» (Грот – Плетнев. I: 163), – то впоследствии он отказывает критику в этих достоинствах[596]. Тематика и стилистика «Провинциального подьячего», сам факт выпуска этой книги в коммерческих целях, похвала Белинского «Подьячему» как литературному явлению, обсуждение в периодической печати того, что «недостойно», сформировали негативную оценку Плетнева. Эта оценка побудила его, следуя своему правилу, уклониться от печатных высказываний о «Провинциальном подьячем» и тем более полемики по поводу него. Таким образом, в оценке Плетнева, как и других критиков, упоминавшихся в главе I, наблюдается своеобразный «рикошет»: его недовольство Белинским усугубляет недовольство по отношению к Некрасову.