– Да кто же был этот Бальдассаро – добрый человек?

– Бальдассаро – добрый человек.

Чичероне появился в сообществе какой-то пожилой женщины. Я ошибся не многим: он действительно вылезал из-под земли…

– Я ходил за ключами, – объяснил он мне свое отсутствие.

Благословись, мы отправились в путь. Впереди шла толстая крестьянка с зажженной лампой. Она – единственная хранительница единственной, уцелевшей в настоящем виде над Вольтеррой римской гробницы, наполненной всякого рода интересными древностями. «Будь это в другой стране», – подумал я, – «тут бы приставили по крайней мере двух штатских или военных хранителей, с приличной канцелярией и главным штабом. Лучше ли бы от этого сохранились древности? Пусть ответят те, которые по 15 целковых покупали картины Рембрандта и др.».

Гробница эта очень интересна, но так как по милости свойственной всем человеческим глазам слабости, мои вовсе не были в состояли различать окружающие предметы при тусклой лампе, после яркого солнечного света, – то я могу сообщить только то, что наткнулся на какую-то должно быть урну, должно быть когда-то содержавшую в себе пепел какого-нибудь должно быть очень почтенного римского гражданина с двойным именем, кончавшимся два раза на us. Одним словом, я не могу выйти из гипотез; гипотезы же составлять можно очень удобно – и я думаю в настоящее время даже с большим удобством в России, чем в Вольтерре.

Из этой римской гробницы мы отправились в царство Лжи, то есть в ту часть Некрополя, где покоятся пеплы вольтерранских граждан, умерших после того, как умер город…

На свете – или правильнее в свете – есть одна очень важная наука, которой до сих пор не воздали должного, даже не признали ее с подобающей откровенностью за науку, тогда как она имеет на это столь же неотъемлемые права, как например, френология и чистая философия. Наука эта – ложь, к которой всех нас хорошо приучают с детства, стараясь отучить даже лгать с откровенностью. Во всяком случае, чтобы усовершенствоваться в ней, приобрести артистическую оконченность, необходимо побывать в новой вольтерранской Некрополии…

Но пора же выбраться наконец из этих гробниц, в которых давно нет даже и пеплу человеческого, хотя бы для того, чтобы попасть в другую, где вы найдете очень благовоспитанных живых мертвецов. Иначе те, которые по воле злых судеб читают меня, могли бы спросить: да куда же девались те 5000 жителей, которые при землетрясении 1846 года устроили целый лагерь в нескольких милях от Вольтерры. Это единственное событие, которым вольтерранцы (не вольтерьянцы – Боже сохрани) дали знать о своем существовании… Да, и в Вольтерре есть жители…

Есть в ней г. Америго Витти, а у него в жилах течет не кровь – иначе она застыла бы от одного взгляда на настоящее положение города – а ртуть, – так по крайней мере уверяет меня г. Калан… Результатом этой физиологической странности выходит то, что синьор Америго не может посидеть полчаса на месте – но мечется и бросается во все стороны, поэтому некоторые либеральные флорентийские журналы подумали было, что он живет… Ошибка простительна в людях, хотя бы они были даже редакторы журналов, а в этом случае тем более, что флорентийские либералы смотрели на дело издалека. Что делает Америго Витти? Нет, в этой форме на вопрос решительно нельзя ответить. Чего не делает г. Витти?

Ответ простой: дела. Он скульптор, член всевозможных и невозможных обществ, какого бы ни было направления; он представитель вольтерранской демократии и кавалер св. Маврикия и Лазаря…

Во время последнего итальянского переворота, Вольтерра поторопилась… подождать, что сделают другие. Не то, чтобы тенденции ее не были определенны; напротив, она и душой и телом хочет доживать спокойно. Но согласитесь, смешно же бы было, ради квиетизма, поднять тревогу, тем более что оставалось много несравненно более удобных способов высказать свои патриотические стремления. Она конечно остановилась на этих последних. Синьор Conte A, Marchese В, Barone С (в Вольтерре нет нетитулованных особ) отрастили себе усы и бородки all"Italiana, предварительно сняв с себя портреты, которые послали в Вену – кому следовало. Говорят, будто получив драгоценный альбом, Леопольд забыл, что он в Вене, где запрещены цензурой сонеты Филикайи[246], и воскликнул с порывом истинно-итальянского увлечения: Forse voi ancor più bruti, ma più forti![247]

Но речь не о Филикайе – его в Вольтерре не читают. Достаточно того, что signor cavaliere Америго Витти не потерпел позора своего родного города, и едва пьемонтские войска вошли в город, он поднял трехцветное знамя на своем великолепном дворце. Он даже не ограничился и этим, а предложил муниципальному правлению назвать именем Виктора-Эммануила театр, носящий теперь имя Персия Флакка[248] и в котором с самого времени его существования не было дано ни одного представления. Муниципия на это не согласилась, находя, что вид Вольтерры и так слишком много изменился, с тех пор, как жители отрастили себе либеральные бородки.

Между тем г. Америго Витти не ограничился этим, а тотчас же открыл в Вольтерре комитет итальянского единства, которого сам он президент и вместе с тем единственный член до сих пор.

Общество взаимного вспомоществования между работниками не привилось в Вольтерре. Г. Витти никогда хорошенько им не занялся, потому что во всей Италии еще ни один из предводителей подобного общества не получил креста св. Маврикия и Лазаря. Да впрочем подобное общество едва ли необходимо в Вольтерре; собственно работников там нет.

Единственная промышленность этого города – выделка алебастровых ваз и подделка из алебастра же этрусских древностей. Основание хрупкое – да оно и подломилось сразу, едва прекратился в Италию наплыв праздношатающихся с набитыми карманами. Таким образом большинство вольтерранских рабочих перешли либо в пенитенциарное заведение, либо в богадельню.

Зато г. Витти учредил здесь батальон Надежды. Это-то и есть его капитальное дело, и оно-то и доставило ему святое право напечатать на своих визитных карточках «Cavaliere dei ss. Maurizio e Lazzaro»[249].

Кстати, о батальонах Надежды вообще. Батальоны эти состоят из мальчиков, которых даром учат военным хитростям. Они очень распространены в Италии, но в Вольтерре они, вероятно, не были бы надеждой г. Витти. Странно, что Италия так скоро успела забыть, что батальоны, сражавшиеся при Милаццо и при Вольтурно[250], не умели ходить в ногу. Военная лихорадка – болезнь, как видно, заразительная, и немудрено, что бонапартовские агенты завезли ее и в Италию. Впрочем, тут все эти батальоны – лафариньянская пародия проекта Гарибальди всенародного вооружения.

В Вольтерре вечный антагонист Витти, Ингирами, хотел было, по образцу батальона Надежды, учредить батальон Софии, с тем, чтобы послать его на помощь разбойникам в северные неаполитанские провинции. Проект этот было однако не легко исполнить и вовсе не безопасно, а потому вольтерранский аристократ счел за лучшее на деньги, предназначенные для этого, построить баню, наподобие древних римских терм – что исполнил с большим успехом.

Витти и Ингирами – два противоположные полюса в Вольтерре, и если бы только была хоть какая-нибудь внутренняя, общественная жизнь, она, конечно, состояла бы из упорной борьбы между ними. Борьба эта есть и теперь, но в весьма карикатурной и смешной форме; оба они считают себя предводителями партий, тогда как партии нет ни у того, ни у другого. Да что и делать в Вольтерре партиям; жить можно очень удобно и без них.