Николсон со стула наблюдал за размеренными действиями женщины. У него было совсем другое лицо, чем в первый его визит. Бледное, осунувшееся, растерянное. Обстановка его успокаивала. Чайник мирно гудел, Людмила Исааковна насыпала заварки и достала зефир с конфетами, которые дарили ей благодарные клиенты Лены.

– Мне очень жаль вас, но уверена, вы победите болезнь.

– Не победю, не побежду, тьфу ты. Четвёртая стадия, мне сказали.

– А сын? Знает? Сказали?

– Только рад будет…

– А как вы хотели? Нельзя налить из пустой чашки.

Людмила Исааковна подлила чаю в чашку Николсону.

– Что вы им налили в их чашки, чтоб оттуда любовь пить?

Николсон опустил голову: он был суровый вредный старикан, а эта бабка его учила жизни. Почему он сюда пришёл, зачем это терпел? Наверное, из-за вкусного чая…

– Алла, жена покойная, жаловалась, что холодный я, бесчувственный. С сыном неласковый. Мой отец лупил меня и мать зверски, я в себе эту ярость всегда ощущал, ещё пацаном, пообещал себе не давать воли. Чёрт их разберет эти чувства, крышку поднимешь – сорвёт. Вот я и привык всё при себе держать, и плохое, и хорошее. А оно видать никуда не девается, вот и стало гнить.

– Лена говорит, никогда не поздно.

– Четвёртая стадия. Женщина, понимаешь ты?

– Да, времени у вас в обрез.

– Ну спасибо, утешила. Ладно, я пошёл.