Вот она, новая соска, догадалась Вика. Её замена. Лет на пять моложе Вики, как минимум. Ничего так, симпатичная мордочка, фигурка и попа, все при ней. Интересно, Ушаков её трахает, или только минет?
Кадровичка зависла. Вика воспользовалась моментом. Лизнула рукой со стола свою трудовую.
– Давайте я сама у него подпишу! Занимайтесь больничным, – Вика вынула своё заявление из рук кадровички.
На миг та засомневалась. И другая тоже. Но Вика уже выскользнула, как колобок, от обеих, кто мог ей помешать навестить бывшего начальника. Возвращаться в отдел кадров она больше не собиралась. Трудовая была у неё в сумочке.
Кадровичка кинулась оформлять больничный «этой психологичке». Юля было пыталась посплетничать, ей было любопытно, как и всем, чем так ценна эта Прокофьева Дмитрию Алексеевичу? Но кадровичка была кремень.
В лифте Вика уже решила, что скажет, пока Ушаков будет визировать её заявление. Что любая женщина поймёт, когда её неумело пытается трахнуть девственник. Тридцатилетний девственник, он считает, это нормально? Она – нет. Он был худшим любовником в её жизни. Она не завидует его жёнушке, хотя та такая же фригидная рыба, как и он сам. Вот что она скажет своему бывшему начальнику. Пусть отдувается, и за себя, и за Костика.
Савельев мысленно дошёл до пятнадцати миллионов. Пятнашка, вполне разумно за сохранение такой ценной тайны. В своей паузе, превратившейся в мучительный мозговой торг, он пропустил момент, когда на его голову обрушилась тяжёлая канцелярская подставка.
Савельев повалился.
Удар оглушил его, тупой предмет не оставил на ковре следов крови. Савельев смутно осознавал, что его за плечи волокут по полу. Но не мог этому противиться.
Савельев очнулся в туалетной комнате. Глаза сошлись к переносице, не фокусировались. Савельев смутно видел перед собой начищенные ботинки Ушакова и брюки со стрелками. Те двоились, троились и расплылись окончательно. Он попытался подняться с кафельного пола. Но тошнота и головокружение усадили его обратно. Савельев понял, что ему не встать. Он с трудом поднял голову выше и увидел прямо перед собой лицо склонившегося над ним Ушакова.
В этот момент Савельев осознал, что ему не выйти отсюда живым.
Ушаков с размаху ударил его ногой под дых, и когда Савельев согнулся пополам, схватил за волосы, одним рывком подтащил к унитазу и с силой туда его окунул, другой рукой нажав кнопку смыва. Савельев вырывался из последних сил, безуспешно пытаясь сделать вдох. Он бился раненым зверем за свою ничтожную и единственную жизнь. Дикий, животный страх придал ему сил. Но тут Ушаков размахнулся с ноги и обрушил ботинок на его спину. Кажется, в позвоночнике что-то хрустнуло. Страх Ушакова перед разоблачением был не меньше страха смерти его врага. Савельев дёрнулся в конвульсии в последний раз и обмяк. Дима выпустил из руки мокрую мёртвую голову, и Савельев мешком повалился на пол.
Вика прошла через пустую приёмную и толкнула ногой дверь. Но дверь не поддалась.
Дима опустил крышку унитаза и сел, глядя на безжизненное тело. Он тяжело дышал, он был весь в поту, он зверски устал. Но он должен взять себя в руки и решить, что с этим делать дальше. Дима поднялся, подошёл к раковине, включил воду и стал тщательно мыть руки, намыливая пальцы один за другим. Пара волос Савельева накрутилась на пальцы. Отвратительно. Дима поморщился. Волосинки покрутило в раковине и унесло в сливное отверстие проточной водой. В голове прояснялось.
Крови не было.
Секретарши в приёмной не было.
Дверь была заперта.
Камеры только напротив лифтов.
Никто ничего не узнает.
Никто не станет его подозревать.