Так как я негласно был старшим в отделении, распределял наряды по столовой на весь взвод. Одним вечером подошли ко мне четверо особо недовольных товарищей, и вместо того чтобы спокойно попросить, начали грубо давить и требовать. А я такого хамского отношения категорически не люблю. Доходчиво им объяснил, что все здесь равны и добавил, что солдат должен стойко и доблестно… Слушать меня не стали.

Послал их куда подальше.

Рядом терся сержант Васильев, поэтому они отвалили. Но следующим вечером собрались и уже впятером решили устроить мне темную. Однако с этим они сильно просчитались.

Так уж получилось, что рядом оказался угрюмый Генка — начищал сапоги и ругался на слишком черный гуталин, которым тот перемазал все руки. Естественно, увидев, что меня собрались бить — впятером у них вполне могло это получиться, я же не Шварценеггер — ринулся на помощь, заодно прихватив дневального. В общем, сцепились мы тогда жестко. Наделенный дурью Генка, не раздумывая, принялся молотить руками. Действуя удивительно слаженно, мы втроем уложили особо наглых на лопатки, а четвертый, смачно получив в нос, неожиданно хлопнулся в обморок. Пятый же, с характерной фамилией Трусов, тут же начал орать на всю «располагу», что мы его убиваем.

Что тут началось, ужас. Прибежали сержанты, всех разогнали по углам, дали люлей особо любопытным. Того, что вырубился, отнесли в лазарет и привели в чувство. А Васильев, следуя уставу, позвонил и доложил о происшествии майору Сухову.

Последовали разбирательства, крики, объяснительные… Само собой, все решили не оглашать и решить вопрос по-своему. В результате, когда вся эта бумажная волокита закончилась, весь наш взвод, вместе с сержантским составом, загремел на большой гарнизонный наряд, по оцеплению учебного стрельбища неподалеку. Только оформили его не как суточный наряд, а как полевой выход, рассчитанный аж на шестьдесят часов. Офицер, из числа преподавателей, вынужденно ушел на больничный, а потому и практика по специальному предмету отложилась на неопределенный срок. Учеба ограничивалась только теоретической частью, потому наши старшие командиры и решили, что взводу пора проветриться на свежем воздухе.

Стоит отметить, что среди командиров был особо неприятный человек — подполковник Рыгалов. Та еще паскуда. Пожалуй, во всем гарнизоне не было человека, который хорошо бы отзывался о данном офицере.

В начале ноября, на «Молькинском» полигоне как раз проходили учебные стрельбы курсантов Краснодарского ВВКУ, а для этих целей требовалось оцепить саму территорию стрельбища, чтобы туда случайно или намеренно не проникли посторонние. Местные жители и грибники об этом знали хорошо, а вот чужие могли влезть на линию огня и пострадать.

В общем, назначили дату. Погрузили на машины и повезли по заранее намеченным контрольным точкам. Нас с Генкой выгрузили уже ночью, где-то на краю посадки в двух километрах от самого стрельбища, из оружия дали только штык ножи. Бушлаты и каски. И новую переносную рацию «Р-159», будь она не ладна. Ее вес достигал восемнадцати килограмм, при том, что ремни для переноски были слишком тонкие — даже через бушлат давили на плечи. Сам-то она легкая, а вот батарея… Все нервы вытрепала. Я тогда еще обрадовался, что запасная батарея не полагалась. И очень зря…

Пока машина была на месте, в свете фар мы отыскали простой шалаш, построенный кем-то во время прошлых стрельб, накрыли его сверху двумя плащ-палатками. Внутрь постелили третью. Получилось простое укрытие от непогоды.

Скинули туда вещи, разместили там радиостанцию и все. Задача у нас была простая — сидеть на точке и наблюдать за периметром, чтобы посторонние или гражданские не попали в зону стрельб. Для этого имелись только старые бинокли. Если вдруг было случайное проникновение, то по рации сообщали на центр, где сидели наши сержанты. Точка, в которой оказались мы с Генкой, была самой дальней и наиболее глухой. Прапорщик, что развозил оцепление по заранее определенным постам, на всякий случай предупредил.

— Пацаны, вы смотрите, повнимательнее здесь…

— А что?

— Да тут кабаны бегают.

— Какие еще кабаны?

— Дикие.

После этих слов мне даже захотелось обратно, но это было исключено. Прапорщик ловко запрыгнул в кабину «шестьдесят шестого Газа» и, развернувшись, укатил.

Вокруг темнота — три часа ночи. Ни хрена не видно, хоть глаз выколи. Поселений рядом нет, только распаханные поля и лесные посадки. Костры разводить запретили, чтобы случайно пожар не устроить. Неподалеку был глубокий овраг, где по неосторожности, можно и шею свернуть в темноте. Фонарь дали только один, но тот поработал всего час, после чего благополучно вырубился.

Вокруг тишина.

Сели мы с краю посадки, и принялись ждать утра. Эти два с половиной часа показались мне довольно напряженными. То справа, то слева кто-то лазил, трещал ветками, урчал. Дать бы предупредительный выстрел, чтобы спугнуть, да только штык-ножи не стреляют.