Давайте попробуем ответить на этот вопрос с помощью недавнего знакового дела, приговор по которому был вынесен с учетом нейробиологических данных. В 40 лет у американца развилось необычное сексуальное отклонение – он стал ухаживать за своей приемной дочерью и собирать детскую порнографию. Ему диагностировали педофилию, изолировали от семьи и обвинили в растлении малолетних. Его поставили перед выбором: пройти программу реабилитации для сексуальных преступников или сесть в тюрьму. Но из-за того, что он постоянно домогался сотрудников и участников, его исключили из этой программы. За день до вынесения приговора он попал в больницу с головной болью и нарушением координации. МРТ выявила раковую опухоль, поразившую орбитофронтальную кору мозга, отвечающую за регулирование поведения в обществе. Значительное повреждение этой области в раннем детстве влияет на умение нравственно оценивать поступки и может привести к антисоциальному расстройству личности. Риски уменьшаются, если травма получена во взрослом возрасте, но самоконтроль и процесс принятия решений все равно пострадают, и все это может вылиться в социопатию.
Опухоль удалили, а вынесение приговора отложили. Уже через пару дней координация мужчины наладилась. Через неделю он стал посещать собрания анонимных сексоголиков и успешно прошел реабилитацию. Через семь месяцев он уже не представлял угрозу для его приемной дочери, и мужчина смог вернуться домой. Однако спустя год у него снова начались головные боли, и он вновь стал пробираться в детскую. Опухоль вернулась. Врачи провели вторую операцию, и поведение пациента снова нормализовалось.
Конечно, далеко не все случаи столь очевидны, как этот. С точки зрения биологического детерминизма нет ничего проще, чем установить связь между опухолью в части мозга, ответственной за социальное и нравственное поведение, и резкими переменами в действиях и потребностях. Удалите опухоль – «удалите» и преступление. Легко поддаться соблазну и поверить, что в любом криминальном поведении есть нейробиологический компонент, ведь это дает надежду на полное искоренение преступности. Но, к сожалению, подобная вера в биологический детерминизм не имеет никаких оснований.
Многие генетики пытались выявить гены, связанные с преступностью. В одном обширном исследовании ученые анализировали данные более чем 2000 близнецов. Они действительно обнаружили убедительные доказательства наследственной склонности к асоциальному поведению, но эти взаимосвязи очень сложны и переплетены с влиянием среды, культуры и жизненного опыта. Именно поэтому мы до сих пор не можем использовать эту информацию, чтобы определять будущих преступников. Хотя американские суды и комиссии по условно-досрочному освобождению пользуются компьютерными алгоритмами, чтобы попытаться предсказать рецидивы злодеяний, но результаты генетических тестов при этом не учитываются. Они даже не принимаются в качестве доказательств.
Однако есть исключение. Выявлена тесная связь между одним аллельным геном и проявлением насилия. Он вырабатывает фермент моноаминоксидаза А (МАО-A) и подавляет такие нейромедиаторы, как дофамин, а также норэпинефрин (норадреналин) и серотонин. Уже не раз было доказано, что низкий уровень МАО-А связан с агрессивным поведением мальчиков, воспитывавшихся в неблагоприятных условиях.
Легко поддаться соблазну и поверить, что в любом криминальном поведении есть нейробиологический компонент, ведь это дает надежду на полное искоренение преступности. Но, к сожалению, подобная вера в биологический детерминизм не имеет никаких оснований.
Мы точно не знаем почему, но модельные организмы – например, мыши – с не очень большим уровнем MAO-А тоже демонстрируют поразительно агрессивное поведение. Снимки мозга, сделанные в первые дни жизни грызунов с низкой активностью МАО-А, демонстрируют, что количественные показатели химических веществ, отвечающих за удовольствие, счастье и мотивацию, в 10 раз превышают ожидаемые результаты. Это могло снизить чувствительность клеток к таким веществам, из-за чего резко менялись процессы формирования нейронных цепей в зонах мозга, участвующих в создании эмоций и эмоциональной регуляции.
Когда мы сканируем мозг взрослого человека с низким уровнем МАО-А, можно заметить, что он отличается по активности мозговой деятельности и объему долей. При просмотре неоднозначных изображений, которые можно истолковать как нейтральные или угрожающие, такие люди ощущают социальное отторжение и оскорбительное поведение, а в их мозге наблюдается снижение тормозного контроля. Проще говоря, они гораздо чаще воспринимают любую ситуацию как враждебную и не могут сдержать свою реакцию на нее.
Такая тесная связь между МАО-А и антисоциальным поведением была использована в Соединенных Штатах, когда этот показатель приняли во внимание при вынесении приговора. В 2009 году обвиняемому в особо тяжком убийстве заменили смертную казнь на 32 года тюрьмы, поскольку адвокат предъявил результаты генетического тестирования, которые подтверждали, что его клиент является носителем вариации гена с низким уровнем МАО-А, а также был жертвой жестокого обращения в детстве. Совокупность биологических и бытовых факторов оказалась достаточным смягчающим обстоятельством, чтобы переоценить степень персональной ответственности человека.
Генетический скрининг становится все проще, быстрее и дешевле. Нейробиология показывает, что взрослые, пострадавшие от негативного воздействия в раннем детстве, часто ведут себя рискованно, то есть выбирают модели поведения, характерные для подростков. Также они меньше опасаются современной системы уголовного правосудия. Какие выводы из этого должно извлечь наше общество? Сможем ли мы в будущем разработать программы, ориентированные на молодых людей, склонных к совершению преступлений? Или работать с заключенными, чтобы помочь им изменить свое поведение, учитывая их генетическую предрасположенность, когнитивные привычки и жизненные обстоятельства, с целью снизить число рецидивов? Чем больше мы узнаем о нейробиологии, тем больше нам кажется, что можно эффективнее предотвращать преступления, если общество перейдет от юридической модели, сосредоточенной на наказании, к профилактике. Если ожирение социально заразно, может, и преступность тоже? В таком случае тюремная система, вероятно, способствует преступности, чем предотвращает ее.
В некоторых городах по всему миру к насилию уже относятся как к проблеме здравоохранения, а не юриспруденции. Например, в Великобритании инициатором новой стратегии выступила полиция Стратклайда при поддержке правительства Шотландии. В 2005 году руководство полиции решило прибегнуть к новому методу снижения числа тяжких преступлений в Глазго. Было принято решение перенять опыт Чикаго, где эпидемиолог Гэри Слаткин применил свои знания о распространении туберкулеза и холеры в лагерях сомалийских беженцев для борьбы с эпидемией убийств. Слаткин использовал «надежных посланников» – осужденных, решивших покончить с преступным прошлым, – отправляя их в родные районы, где они становились примером для подражания. Они работали с уязвимыми группами населения, при необходимости вмешивались и предлагали свою помощь во всем – от лечения зависимостей до поездок на собеседования. Во всех районах, принимавших участие в проекте, уровень убийств упал как минимум на 40 %. В итоге в Глазго начало работать Подразделение по предотвращению насилия, относившееся к насилию как к причине для лечения, а не наказания. С тех пор уровень убийств в этом городе снизился на 60 %. Конечно, нельзя приписывать это достижение одному Подразделению, но цифры все равно впечатляющие. Возможно, в будущем эпидемиологическая модель этой программы и ее видение поведенческой психологии будут дополнены генетическим тестированием участников или тренингами мозга.
Зарождение нейробиологии сопереживания
Этот подход распространится по всему миру, только если мы будем поддерживать в себе и в окружающих сочувствие, взаимодействие, любознательность, толерантность и непредвзятость. Мы должны получить возможность сказать: «Наукой точно доказано, что такая парадигма мышления – не исключение и не выдумки либералов и пацифистов. Многим свойственно смотреть на мир именно так. Мы лишь должны поощрять эту склонность, а не подавлять ее». Думаю, с этим бы согласился Роуэн Уильямс, открывший мне глаза на непредвзятый подход к жизни.
Конечно, слова Роуэна о влиянии языкового и культурного взаимодействия на объединение людей и изменение их поведения отнюдь не беспочвенны. Даже существует теория, согласно которой язык эволюционировал отчасти как способ обойти сбои в работе мозга. Когда мы связываем наши реальности, делимся опытом или мыслями, мы вносим вклад в создание более надежной модели функционирования мира и закрепляем прогресс коллектива.
В своей фундаментальной работе 1976 года «Эгоистичный ген»[45] выдающийся этолог Ричард Докинз предложил концепцию «единицы культурной информации» – «мема». Мем не всегда (но часто) основан на языке, а его главная черта – распространенность в обществе. Обычно это новый тип поведения, передающийся всеми его носителями из поколения в поколение. Значимыми мемами можно считать, например, навык разведения огня и идею гендерного равенства. Точно так же, как мы наследуем гены родителей, предполагается, что мы перенимаем мемы через имитацию происходящего вокруг нас. Они самовоспроизводятся, конкурируют и мутируют. Мем можно считать успешным, если он проходит через несколько поколений и оказывается достаточно адаптивным, чтобы его переняло множество людей.
Эту теорию неоднократно критиковали социологи и философы, поскольку мем, в отличие от гена, не имеет определенной структуры. Они не так ясны, а их распространение более хаотично, чем прослеживаемая эволюция гена с его специфическим кодированием ДНК и поддающимися наблюдению механизмами мутации и селекции. Идеи и культурные практики действительно распространяются в обществе и передаются из поколения в поколение. Однако, как справедливо заметил Эрнст Майр – немецко-американский биолог-эволюционист, – стоит ли вводить понятие «мем», когда существующий термин «концепт» верой и правдой служит многим поколениям социогеографов и культурологов, которые используют его, чтобы описать распространение идей во времени и в пространстве.
Трудно поспорить с тем, что за прошедшие тысячелетия люди создали великое множество видов деятельности, которые культивируют и ускоряют распространение концептов (мемов, идей, моделей поведения). Беседа с соседями во время вечерней прогулки или обычай рассказывать истории у костра, игра на музыкальных инструментах или рисование, посещение ночных клубов и баров – любое скопление людей или творческое самовыражение ведет к социальному взаимодействию, позволяя нам по-новому взглянуть на мир. Нейровизуализация показывает, что постоянные и серьезные изменения в мозге возрастают с интенсивностью «заражения мемом». Чем больше человек участвует в таких видах деятельности, тем больше нейронных связей в его мозге.
Нужно также учесть, что распространение новых идей и точек зрения свойственно не только людям. Другие биологические виды также создают сообщества, способствующие поведенческим адаптациям. В 40-х годах прошлого века ученые обнаружили, что, когда один шимпанзе помыл картофель в ручье, прежде чем его съесть, остальные последовали его примеру, и вскоре мытье картофеля стало новой социальной нормой. Городские вороны научились бросать орехи у пешеходных переходов, чтобы их раскалывали автомобили. Затем птица нажимает клювом на кнопку для пешеходов, ждет, пока движение остановится, и спокойно забирает открытый орех. Такое поведение птиц наблюдали на многих улицах разных городов. Помимо этого, есть уже известный нам виляющий танец обыкновенных медоносных пчел (а также его не столь обыкновенная кокаиновая версия). Пчелы выполняют эти виляющие восьмерки для общения с другими членами колонии. С помощью движений и жестов они передают информацию о расстоянии и направлении к нетронутым источникам пыльцы. Даже деревья и растения общаются друг с другом с помощью грибных сетей в почве с причудливым названием «вселесная паутина». Но, как и у Интернета, у этой сети есть негативная сторона. Орхидеи могут вторгаться в сеть, чтобы красть ресурсы у соседних деревьев, а черный орех способен выпускать в нее токсичные вещества, чтобы вредить соседям и забирать у них питательные элементы и солнечный свет.
Общение вполне обыденно для животных и даже растений, и всем им присуща социальная заразность поведения, но именно люди способны виртуозно создавать мемы. Мы общаемся и обмениваемся своими мыслями с помощью сложных языков и постоянно развивающихся технологий. Социальные сети и обмен информацией в Интернете являются мощнейшим механизмом распространения мемов. Их влияние на нашу силу воли и социальную жизнь еще не изучено до конца, как мы уже убедились на примере с зависимостью эмоционального состояния человека от ленты Facebook. Когнитивное функционирование, принятие решений и даже выбор кандидата на выборах можно изменить, если учитывать инструменты контроля настроения людей.
Здесь следует вспомнить, что нейробиология, как и любая другая отрасль биологического знания, оценочно-нейтральна. На реальном мире отражается лишь ее применение. И если мы боимся, что нашим мозгом можно дистанционно управлять для достижения политических целей, то мы можем вернуть себе свободу воли с помощью инструментов той же нейробиологии. Сотрудничество и общение стоят на защите человеческих качеств, а технологии поощряют такое поведение, как никогда прежде. Сострадание является врожденным в той же степени, что и корысть. Конечно, мы должны стремиться к мировоззрению, которое будет продвигать коллективные ценности. Это означает, что нам нужна нейронаука сострадания и взаимодействия. Мы должны больше узнать о нейробиологической основе альтруизма.