— Мы же здесь просто туристы.
Она наградила мужа загадочной улыбкой.
— Как же я люблю твой вечно наивный взгляд на мир.
Леон так и не понял, были слова жены комплиментом или нет.
Рубен пригласил Леона опробовать новое развлечение в спортзале станции, и Леон согласился. Развлечение оказалось продвинутой версией фехтования с привлечением левитации, создаваемой электростатическими подъемниками. По сравнению со стремительно нападающим Рубеном Леон действовал медленно и неловко. Его неуклюжему телу было ой как далеко до уверенности и грации Япана.
Рубен всегда начинал с традиционной стойки: одна нога впереди, конец меча с контактным датчиком описывает в воздухе маленькие круги. Иногда Леон пробивался сквозь защиту Рубена, но чаще тратил всю энергию подъемника на ускользание от противника. Он не получал от фехтования такого удовольствия, как главспец. Сухой африканский воздух, казалось, отнимал у него силы, в то время как Япан наслаждался им.
Леон по кускам и крохам узнавал что-то о шимпанзе от Рубена, а еще — прочесывая обширную библиотеку станции. Главспец отчего-то нервничал, когда Леон исследовал массивы данных, словно Рубен был их владельцем, а любой читатель — вором. Или, по крайней мере, Леон предполагал, что источник его беспокойства именно в этом.
Он никогда не задумывался всерьез о животных, хотя вырос на ферме, среди них. И все же он пришел к ощущению, что и их нужно понять.
Ловя свое отражение в зеркале, собака видит другую собаку. Как и кошка, как рыба, как птица. Проходит время, и животные привыкают к безобидному изображению, безмолвному, не имеющему запаха, но они не смотрят на него как на себя.
Ребенок разбирается что к чему где-то в два года.
Шимпанзе требуется несколько дней, чтобы догадаться, что они видят именно себя. Затем они начинают бесстыдно прихорашиваться перед зеркалом, изучать свои спины и обычно пытаются что-то изменить в себе, даже пристраивают на затылки листья, как шляпы, и смеются, глядя на результат.
Так что они могут что-то, на что не способны другие животные — взглянуть на себя со стороны.
Они безыскусно живут в мире, наполненном отзвуками и воспоминаниями. Их иерархия подчинения — застывшая запись прошлого насилия. Они помнят термитники, деревья-барабаны, места, где в воде много губок и где зреет зерно.
Все это снабжало «сырьем» игровую модель, которую Леон начал строить по своим заметкам, — модель социоистории шимпанзе. В нее входили их действия, соперничество, схемы питания, спаривания и смерти. Территория, ресурсы и борьба за них. Леон отыскал способ разложения уравнений биологического бремени дурных поступков. Даже худших из них, вроде наслаждения пытками или истребления других наций ради кратковременной прибыли. Все это есть и у шимпанзе. Совсем как в сегодняшних газетах.
Вечером, на танцах, он наблюдал за толпой свежим взглядом.
Флирт — ритуал перед соитием. Он видел это в искрящихся глазах, в ритмах танца. Теплый ветерок из долины нес запахи пыли, гниения, жизни. Животное нетерпение колыхалось в комнате.
Ему нравилось танцевать, и Келли сегодня была сексапильной партнершей. И все же мозг его безостановочно просеивал, анализировал, разлагал на части устройство мира.
Невербальные шаблоны, которыми пользуются люди для привлечения и сближения, очевидно, унаследованы от млекопитающих, как и говорила Келли. Он думал об этом, следя за людьми в баре.
Вот женщина пересекает переполненную комнату, бедра покачиваются, взгляд на миг останавливается на подходящем мужчине и тут же жеманно отводится, когда женщина замечает его интерес. Стандартный начальный ход: «Обрати на меня внимание».
Ход второй: «Я безопасна». Рука кладется ладонью вверх на стол или колено. Пожимание плечами, происходящее от древнего позвоночного рефлекса, показывающего беспомощность. В сочетании с наклоном головы, открывающим уязвимую шею. Таков, по-видимому, обычный первый разговор двух людей, которых тянет друг к другу, — разговор совершенно бессознательный.