— Как скажете, уважаемая Погибель. Видишь, ведунка, мы Погибели мешаем заниматься её… его… Простите! — он снова повернулся к камню, обошёл его по дуге, заглядывая в основание в попытке отыскать признаки пола. — А вы, уважаемая Погибель, женского полу али мужеского? Или, может, как в больших городах, идентифицируете себя иначе?

Я скрючилась, держась за животик, способная только вдыхать, потому что на выдохе получался один хохот.

Камень оскорбился.

— Да пошёл ты! — обиженно заявил он, начиная светиться сильнее прежнего. Повысил голос-рокот и, разбрызгивая кляксы алых всполохов, как шматы выкипающей каши по печке, громыхнул: — Молись о милости небесной покровительницы Тучи, жалкий человечишко!

Вис отвлёкся на осевшие на поляну совсем близёхонько рыжие брызги. Они выглядели огнём, расплавленным металлом, способным насквозь прожечь хрупкое смертное тело. Однако поросль от капель даже не задымилась, так что воришка пощупал кляксу сначала осторожно, носком сапога, а там осмелел, присел и колупнул мизинцем.

— Едва тёплые! — сообщил он мне и, жертвуя благоразумием в пользу научного интереса, сунул палец в рот. — И на вкус, как медовуха! Хочешь? Ведунка! Эй, ведунка?

Наверняка он решил, что у меня от страха начался припадок. А как иначе: сидит на земле, раскачивается из стороны в сторону и тихонько подвывает — припадок и есть.

— И-и-и! — только и смогла выдавить я.

— Ведунка! — вор подскочил, подхватил меня под мышки, рывком поставил и, придерживая, чтоб не завалилась (я могла, да!), зачастил: — Держись, ведунка, всё хорошо! Что мы, гальки говорящей не видели? Подумаешь, болтает этот валун! Я тоже ого-го как болтать могу — обзавидуешься! А эта каменюка вовсе и не страшная!

А вот этого бабуля спустить ему не могла. Столько десятилетий готовить представление, чтобы его вот так, сразу, мочёными яблоками закидали?!

— Это я-то не страшная?! — жуткая тень улыбки на надгробном камне начала расти. Казалось, огромная голова выворачивается наизнанку, жрёт сама себя… Я видела это из-за плеча Виса, а вот он оборачиваться не спешил. Однако ж и без того уразумел:

— Там что-то жуткое происходит, да?

Я замялась:

— Это как посмотреть…

— Я предпочту не смотреть вовсе. Валим!

Но поздно валить — бабуля разозлилась.

Тень целиком проглотила «голову» и начала жить своей жизнью: отделилась от булыжника, налилась чернотой, уплотнилась… и двинулась к нам.

Вор развернулся как раз вовремя, чтобы узреть, как огромное чёрное нечто, на лету принимая человеческие очертания, несётся, растопырив во все стороны щупальца тьмы.

— Я сейчас заору, — предупредил Вис и действительно заорал. Матом. Да таким, что я уважительно присвистнула.

Замерла и тень, не долетев до нас какого-то локтя. Повисела в воздухе, точно раздумывая, после чего начала изменяться. Человеческие очертания стали заметнее, вытянулись руки и ноги, а чёрные щупальца, напротив, всосались и истончились, превратившись в седые взлохмаченные волосы. Стал различим траурный сарафан, проявились цвета, хоть и не яркие, а будто отделённые слоем инея на стекле. Рост стал меньше, теперь фигура оказалась ниже меня на голову, а Вису и вовсе по грудь, спину согнула лёгкая сутулость, словно старушка устала нести на узких плечах свой почтенный возраст. Последним стало различимо лицо. Такое, каким я запомнила его перед смертью бабули: с хитринкой, круглым приплюснутым носиком и узкими упрямыми губами. Старушка взмахнула рукой и соткала платок прямо из обступивших нас сумерек, повязала на голову, по-бандитски, узлом назад, и захихикала.