Пророкам израилевым было легче — в их времена литературных премий не было.

А если бы были?

Позвали бы в жюри первосвященника иудейского, каких-нибудь старейшин и книжников, и сели бы они рядить, кто круче жгёт глаголом — Амос, Малахия или Захария… Победителю приз — прилюдное сожжение, а до него — возможность проповедовать перед всем Вавилоном, повергать идолов, восхвалять бога истинного и грозить карами ужасными царям и государствам.

Пожег ты немного словом, а теперь пожгут тебя делом, так сказать… тьфу ты, уже сам заговорил как Щ.

Хотя и книжники со священниками тоже бы не стали смотреть на тексты, они бы вспомнили, кто правильный человек, кто нет, у кого предки до праотца Авраама, и у кого есть полезные связи при дворце и сундук с золотыми слитками… Эх, нет ничего нового под солнцем, и суета сует суете в суету всяческую суету вот уже много суетливых тысячелетий.

— А вы чего молчите, языки в задницу втянули?! — продолжала бесноваться Гулина. — Неужели вам не стыдно сидеть рядом с этим существом?!

Кашкин то бледнел, то краснел, губы его тряслись, рот то открывался, то закрывался. Журналисты облизывались, словно коты, унюхавшие кучу рыбьих голов, у Сергея Щ. был вид человека, на всех парах мчащегося на встречу с сердечным приступом.

— Вот ты, Лев! — Гулина ткнула в меня острым, будто заточенным пальцем. — Стыдись!

Если эта гарпия и эриния в одном флаконе узнает, что я просто общался с Борисом Борисовичем… Какая там премия «Горизонтальные новинки»? Она сожжет меня на костре, и для этого не побрезгует взять пару уроков у православных монархистов и католических инквизиторов!

— В-вы, в-вы — злая женщина! — обрел наконец голос Кашкин, после чего вскочил.

— Мы справедливые!! А ты — махровый реакционер и черносотенец! Антисемит! Проваливай к своим фантастам! Пишите там про доброго царя и прекрасного Сталина!

Ухерина вновь громогласно расхохоталась и закрыла лицо руками.

Алкогонов, уже никого не стесняясь, вытащил из кармана маленькую фляжку с коньяком и присосался к ней. Заметил мой умоляющий взгляд, но только головой покачал — мол, ты в президиуме, братец, так что терпи и утешайся водичкой обычной, а вовсе не огненной.

— Давайте успокоимся! — влез Щ. — Охладим наши пылающие ланиты, так сказать. Уберем мечи в ножны и соберем клочки по закоулочкам… Марина Исаковна, я правильно вас понял? Вы публично слагаете с себя обязанности председателя жюри? Прямо здесь и сейчас, когда новый сезон уже объявлен?

Лицо Гулиной исказилось, она замерла, покачиваясь вверх-вниз, точно воздушный шарик на ниточке.

Принципы штука хорошая, но вот так публично нахамить премии, куда тебя позвали… Лишиться места, которое не дает денег, но наделяет авторитетом и властью, позволяет считать себя кем-то, дает возможность решать чужие судьбы, определять, кого в грязи, а кого в литературные князьки… это не шутка.

Больше не позовут, и пойдет молва, что Гулиной доверять нельзя.

— Нет, — наконец сказала она.

— Но я ухожу! Снимаю свой текст!! — завопил Кашкин. — При таком отношении! Предвзятом! Пусть она извинится!

Я повторил жест Ухериной, закрыл лицо руками, разве что хохотать не стал.