Жизнь в стенах лагеря вовсе не была безоблачной и легкой — жесткая дисциплина и распорядок, многочисленные, зачастую нелепые правила, ежедневная рутинная работа, скученность и отсутствие личного пространства делали ее порой несносной, но на все это я почти не обращал внимания. По большому счету, я был счастлив. Днем работал в одной из гаражных мастерских, вечера проводил в обществе других обитателей лагеря, а по ночам крепко прижимал к себе Марту.

Посреди творящегося вокруг нас безумства и хаоса, счастливы мы были до неприличия. Внутри лагеря нас окружали тысячи уставших, обозленных, измученных своим положением людей, снаружи бушевала страшная, опустошительная эпидемия, но оставаясь вдвоем, мы практически не замечали враждебности и уродства остального искалеченного мира. С начала эпидемии он изменился до неузнаваемости.

За зиму, проведенную в полной информационной изоляции, когда обрывочные сведения доходили к нам лишь посредством редких радиоэфиров, я оказался не в курсе множества значительных факторов и только попав сюда, увидел всю картину целиком. Она была захватывающе ужасна и в такой же степени сюрреалистична.

Так, я узнал, что на планете практически не осталось спокойных, нетронутых инфекцией уголков, земной шар во многих местах представляет собой разрушенный, изуродованный очагами поражения полигон, а количество зараженных подобралось к отметке в миллиард особей. Подобно ядовитым, опутывающим организм метастазам, зараза пробиралась все дальше, оставляя после себя лишь безлюдные, омертвелые руины. Из шести существующих континентов полностью свободными от нее оставались пока только два самых удаленных, находящихся в южном полушарии участка суши и еще отдельно лежащие океанские острова.

На руку эпидемии сыграла суровая, небывало холодная зима. Перейдя скованный льдом пролив между Тихим и Северным Ледовитым океаном, зараженные сначала заполонили малолюдные территории севера, а затем, расколовшись на два фронта, двинулись к густонаселенной Восточной Азии и Западу. К концу весны они достигли берегов Средиземного и Красного морей.

Еще одним открытием для меня стало, что инфицированные вовсе не были мертвы. Все эти месяцы я считал, будто они убивают жертву и лишь после передают инфекцию, но, как выяснилось — сжимая тисками шею, те всего-навсего обездвиживают ее и лишают способности к сопротивлению. Но в любом случае от нормального человека в них оставалось слишком мало, чтобы воспринимать их как живых.

По всей вероятности, они являлись отдельным, совершенно новым видом органической жизни. Видом особо опасным, представляющим угрозу всему, чего достиг человек за миллионы лет эволюции, а потому ни у кого не возникало сомнений в этичности их истребления. В праве на параллельное существование с остальными им было отказано априори.

Однако вакцины, противоядия или какого-либо действенного метода уничтожить их так и не было изобретено. За прошедшее время ни одно из многочисленных исследований над отловленными и запертыми в лабораториях по всему миру тварями не дало обнадеживающего результата. Все они разбивались об их удивительную живучесть.

Их не брали ни жара, ни холод, им не требовались ни вода, ни пища, а все известные человечеству препараты были бессильны против коварного, поселяющегося в их мозгу вируса. Управляя всеми действиями зараженного, который по сути являлся для него лишь носителем, вирус преследовал одну цель — найти следующего, еще не инфицированного хозяина, чтобы затем размножиться уже в его теле.

Боялись они только солнечного света. С попаданием в организм этого загадочного паразитирующего патогена, у зараженных развивалась светобоязнь, а глаза теряли устойчивость к ультрафиолетовому излучению. От него они получали радиационные повреждения роговицы, слепли и теряли способность ориентироваться в пространстве и нам всем крупно повезло, что их мозгам не хватало мощностей додуматься до ношения солнцезащитных очков.

Помимо того, у них наблюдалась неразвитая мелкая моторика, атрофия речевых связок, они были не приспособлены к решению простых и очевидных для здорового человека задач, но в то же время достаточно изобретательны, чтобы объединяться в большие группы, а затем нападать целыми армиями.

Единственным несомненным плюсом, который ученым удалось с точностью установить — продолжительность жизни носящих вирус существ была ограничена временем. Делать окончательные выводы пока было рано, однако уже стало ясно, что они предрасположены к ускоренному клеточному старению. Их внутренние органы и кожа очень быстро подвергались гниению и распаду, чем они, собственно, и напоминали ходячих мертвецов.

С начала эпидемии прошло слишком мало времени, поэтому никто достоверно не знал, сколько может длиться этот процесс. Пока все основывалось на предположениях, но по мнению ученых, дойдя до определенной стадии разложения, тело их должно полностью истлеть, что и повлечет за собой окончательный летальный исход. Цифры разнились — по одним данным это могло занять от трех до пяти лет, по другим до пятнадцати.

К настоящему моменту самым эффективным способом остановить их по-прежнему оставалась пуля в лоб, либо огонь. Огню подвергалось все, что вызывало подозрение на возможную дислокацию тварей. В связи с этим целые города и страны превращались в выжженные, покрытые золой и пеплом зоны отчуждения.

Город, который за прошедшие месяцы стал для меня новым домом, во многих местах тоже был разрушен огнем. Затихший и опустевший, как громадное лавовое плато, покрытое уродливыми коррозионными язвами, он стоял на берегу океана, а в воздухе над ним кружились клубы черного дыма и пепла. Однако жизнь в двенадцати существующих на его останках убежищах кипела и пополнялась вновь прибывшими.

Каждый день вооруженные патрули выезжали за ворота нашего и других лагерей, чтобы отыскать оставшихся в живых, вот только чем больше проходило времени, тем меньше их находилось. Те, кто смог пережить эту кошмарную зиму, боялись покидать свои укрытия, а потому прятались, но большинство давно уже погибло. Будучи обессилены бессмысленным поиском еды, эти люди умирали чудовищной и мучительной смертью.

Иногда до моего слуха доносились обрывки разговоров, что вели между собой военные и их вполне хватало, чтобы составить представление о происходящем за высокими лагерными стенами. Впрочем, достаточно было и мимолетного взгляда на внешний облик тех редких спасенных, что еще привозили в марте и апреле. К маю и их не осталось.

Эти странные, практически бесплотные существа, все как один находились в плачевном состоянии и уже мало походили на людей. Зачастую среди них оказывались полностью утратившие связь с реальностью сумасшедшие, одержимые психопаты, каннибалы и просто озверевшие от голода создания. Многие из них потом умирали.

Медики самоотверженно пытались спасти каждого из них, но если становилось очевидно, что человек не способен социализироваться, вернуться к полноценной общественной деятельности и адаптироваться к новым реалиям, его умерщвляли. На излишнюю жалость и гуманизм ресурсов ни у кого не осталось. Они сделались такой же роскошью, как и все остальное, что было присущее прошлой беззаботной жизни. Сейчас все, кто мог еще бороться за свое выживание, сосредоточили силы на том, чтобы продержаться как можно дольше, выстоять, восстановить утраченный мир, победить в ожесточенной, непримиримой борьбе с зараженными.

Ввиду этого всю весну шла непрерывная работа по обустройству оборонительных сооружений и мест, где можно было разместить уцелевших. Для таких целей использовались бывшие продовольственные заводы и фабрики, на которых люди могли жить и работать не отрываясь от производства. Но из-за того, что работать можно было только днем, из-за нехватки стройматериалов и по ряду других причин, дело продвигалось медленно.