Карьера Джанет Малкольм, как и у Адлер, была связана с журналом New Yorker, но там, где Адлер рвала и метала, Малкольм оставалась спокойной. Адлер была вундеркиндом – Малкольм расцвела поздно; она, как Ханна Арендт, публиковаться всерьез начала после сорока. Имя же себе она создала, лишь когда напечатала в восемьдесят третьем году очерк о человеке, о котором мало кто слышал: санскритологе, впоследствии психоаналитике Джеффри Муссаифе Мэссоне. Незадолго до создания очерка его уволили с поста директора Архивов Зигмунда Фрейда в Библиотеке Конгресса.

Мэссону только исполнилось сорок, отличался он густой шевелюрой и хорошо выраженной самоуверенностью. На первой же встрече с Малкольм он рассказал, как он силен и влиятелен:

Практически весь мир психоанализа что угодно сделал бы, лишь бы от меня избавиться. Мне завидовали, но, думаю, искренне, от души считали меня ошибкой, докукой и потенциальной опасностью для психоанализа – опасностью по-настоящему критической. Все они чувствовали, что я в одиночку могу обрушить весь этот бизнес – а в нем, будем честны, крутятся огромные деньги. Меня боялись – и имели право, потому что открытие, над которым я работал, было динамитом.

Малкольм заинтересовалась битвой, которую Мэссон этим динамитом разжег: спорами о его «теории соблазнения» – идее, будто природа отношений «родитель – ребенок» изначально определяется половым влечением (Фрейд впоследствии от этого тезиса отказался и его пересмотрел). Но Малкольм ждала осмысленной дискуссии, а оказалась вынуждена слушать человека, который, по ее описанию, только пел себе бесконечные дифирамбы.

Малкольм предпочитает не делать прямых утверждений, а подводить читателя к самостоятельным выводам. Характеризуя Мэссона, она ни разу не переходила к прямым оскорблениям, а просто приводила его цитаты, не обрывая их – вот как выше, – и он выглядел полным дураком. Например, она предоставляет ему слово – и он объясняет, что психоанализом он занялся для самоизлечения от «приверженности тотальному промискуитету». Он говорит, что еще в аспирантуре переспал с тысячей женщин – и Малкольм его просто цитирует. Или приводит написанное в девятнадцатом веке письмо Фрейда о ком-то другом, чтобы передать свое впечатление от деятельности Мэссона: «Во всех его словах и мыслях была какая-то теплота, гибкость, ощущение важности – все для того, чтобы скрыть отсутствие глубины».

Это было существенно, потому что Малкольм изучала обстоятельства увольнения Мэссона, и то, что он был эгоцентристом с манией величия, вполне относилось к делу. Но у него оказалось еще одно свойство: сутяжничество. В конце концов Мэссон подал в суд и на Малкольм, обвинив ее в неверном цитировании. Процесс тянулся несколько лет и закончился рассмотрением в Верховном суде, который признал Малкольм невиновной. После двух кровопролитных судов нижней инстанции дело о клевете Мэссон тоже проиграл.

Тонкая, но убийственная вкрадчивость Джанет Малкольм возникла в результате взаимодействия обстоятельств и личности. Ее воспитывали девочкой скромной и послушной. Родилась она в Праге в тридцать четвертом году, и звали ее тогда Яна Винерова. Во время войны семья сбежала из Чехословакии и поселилась в Бруклине, где Джанет и ее сестра Мари начали учить английский. Обучение давалось непросто. «Воспитательница в детском саду, прощаясь, говорила: „Пока, дети!”, и я завидовала этой девочке по имени Дети. Я втайне надеялась, что когда-нибудь она скажет: „Пока, Джанет!”» – вспоминала она.

Отец Малкольм был психиатром (что очевидным образом определило ее будущий интерес к этой науке), а мать – юристом. Оба сумели найти работу в США. Отец сменил фамилию на Уинн, чтобы американцам было проще ее произносить. Английский у Джанет пошел легче, ученицей она была хорошей и со временем поступила в Мичиганский университет. Радикальных взглядов у нее не было. Ее воспитывали – как многих женщин в пятидесятые – для того, чтобы снискать благосклонность мужчин, выйти замуж и завести детей. «За все четыре года в колледже у меня не было ни одной преподавательницы, – сказала она в интервью Paris Review. – Насколько мне известно, их и там не было ни одной». По ее словам, она была похожа на героиню Элис Манро: умная, начитанная, но без честолюбивых целей. В брак вступила, плывя по течению, потому что так принято. Профессиональную карьеру начинала медленно – не так, как влетевшие в дверь и тут же заговорившие в полный голос Адлер или Паркер. В колледже Джанет познакомилась с молодым человеком по имени Дональд Малкольм. Он собирался быть писателем, и она тоже, но все ее пробы пера преподаватель творческого письма отвергал. Получив диплом, Дональд Малкольм пошел работать в New Republic, а Джанет Уинн последовала за ним и стала работать в том же журнале. Первой ее опубликованной в пятьдесят шестом году статьей стала пародия на кинорецензию, написанная от лица восхищенной юной девицы:

«Я ходила смотреть „Люби меня нежно” и теперь просто в восторге! Элвис Пресли ни капельки не грубый, совсем не пошлый, нет, он просто другой. Он там такой заметный на картинке – это все во время Гражданской войны, когда еще ну совсем даже рок-н-ролла не было, – и не только потому, что он там поет и еще такой мужественный, а еще потому, что так хорошо играет!»

Не может быть и тени сомнения, что отзыв написан в шутку: он кончается пожеланием, чтобы Мэрилин Монро сняла «Братьев Карамазовых» с Элвисом в главной роли, потому что это будет просто «отпадно». Современный читатель может не вполне понять этот юмор, потому что пародия редко переживает свое время. Но, видимо, этот подаваемый на голубом глазу сарказм на кого-то произвел впечатление, потому что через полгода после его выхода Джанет Уинн стала время от времени писать для New Republic серьезные рецензии. Обычно она не была расположена хвалить то, что предлагал зрителям Голливуд. «Святую Иоанну» Отто Премингера она разгромила за размывание той моральной сложности, которую придал истории Жанны Д’Арк автор пьесы – Бернард Шоу. Не понравился ей и «Сладкий запах успеха» Александра Маккендрика, показавшийся слишком прямолинейным. Но приличную волну читательских мнений подняла ее реакция на повторный прокат «Рождения нации» – фильма, по ее мнению, не только расистского, но и слишком уж пропагандирующего идею нерушимой границы меж добром и злом:

За пару кварталов от кинотеатра принимали (уж какой получился) билль о правах, а за пару кварталов в другую сторону крутили фильм с названием «Я был подростком-оборотнем». И была у меня непобедимая, приятная и уютная уверенность, что в смысле фильмов (и во многих других смыслах) мы прошли очень долгий путь.

На эти резкие мнения и реакция была резкой, пошли письма читателей. Один выразил подозрение, что мисс Уинн много знает и весьма рассудительна, но добавил, что «об этом трудно судить, поскольку мисс Уинн решительно выступает На Стороне Добра, и ее сентенции снисходят к нам, облаченные в Прочные Доспехи Господа. Ее стандарты недостижимо высоки». В другом письме человек, назвавшийся «исследователем кинематографа», тоже решил указать мисс Уинн на ее ошибки. Диапазон его замечаний был куда шире и сопровождался частоколом ссылок, который напыщенные глупцы часто принимают за проявление интеллекта.

В своем письме автор хотел проинформировать мисс Уинн, что «ведущие авторитеты всего мира единогласно высказали картине Гриффита высочайшую похвалу». Он отметил, что фильм понравился также и Ленину. Кроме того, автор пожелал мисс Уинн быть «милосерднее» в суждениях о фильмах прежних лет.

Ее ответ на это все был очень прост:

Мистер Кауфман – «исследователь кинематографа», а я – нет. Можем ли мы согласиться хоть в чем-нибудь?

К этому времени Джанет уже обращала свои критические таланты к книгам и театру. Она написала рецензию на собрание писем Д. Г. Лоуренса, но реальной мишенью ее критики стало введение, написанное не кем иным, как давним врагом Маккарти и Арендт – Дайаной Триллинг, в то время ведущим критиком журнала Nation. Уинн показала, насколько смехотворно ехидство Триллинг (называющей Фриду Лоуренс «жуткой занудой» и отмечающей, что миссис Лоуренс «очень неприятно старела» и «ума по-настоящему не имела»), заметив, что литературно-критическая книга не должна интересоваться вопросом, была жена того или иного писателя занудой или не была.

Эти рецензии, пусть и непримечательные сами по себе, показывают, как росла у молодого автора уверенность в себе. Наряду с язвительными письмами стали появляться и первые слова похвалы – в том числе от Нормана Мейлера, чье появление на телевидении с Дороти Паркер и Трумэном Капоте Малкольм освещала для журнала. Мейлер считал, что Малкольм неверно процитировала отрывки из его дискуссии с Капоте, но сообщил об этом несколько игривым тоном:

Нельзя к этому не добавить, что репортаж леди Уинн написан великолепно и страдает лишь одним пустяковым недочетом: практически ни одного из приписанных мне слов я не говорил.

В это время Уинн была помолвлена с Дональдом Малкольмом. Дональд в пятьдесят седьмом году получил работу в New Yorker, и Джанет вслед за ним переехала в Бруклин. Последующие семь лет она не напечатала ни строчки – слишком была занята, воспитывая единственную дочь Энн Оливию.

Сама Джанет Малкольм обычно рассказывает о начале своей работы в New Yorker так: когда дочь была маленькой, ей пришлось прочитать невероятное количество детских книг, и, наконец, мистер Шон, с которым она была знакома через мужа, предложил ей написать статью о детской литературе для декабрьского выпуска New Yorker шестьдесят шестого года. Малкольм согласилась с энтузиазмом, которого Шон, быть может, и не ожидал. Она ему выдала обзорную статью в десять тысяч слов с анализом своих любимых книг. И начинает она в несколько назидательном тоне – не так весело и бойко, как писала в New Republic, когда была моложе: