Присутствовавшие на совещании с потрясающим хладнокровием рассуждали о том, что если Германия собралась победить в войне, то на территориях СССР, подлежащих скорой оккупации, должны будут умереть от голода «Х миллионов человек». Согласно плану, в результате голода таких масштабов на оккупированном Востоке освободилось бы продовольствие, которое на третий год войны (то есть с сентября 1941 по август 1942 г.) должно было бы быть направлено, в первую очередь, на нужды немецких вооруженных сил, прежде всего трех миллионов германских солдат на Восточном фронте. Устраняя на период войны на Востоке необходимость доставлять для трех миллионов человек повышенный рацион из Германии, планировщики таким образом рассчитывали разгрузить маршруты подвоза, протянувшиеся между Германией и советскими территориями, а также между продовольственными базами Германии и оккупированной Европы в целом и таким образом укрепить экономический потенциал Германии в свете вероятной войны на истощение с англосаксонскими державами. С точки зрения авторов данной стратегии, важность применения на оккупированном Востоке столь бесчеловечного подхода было трудно переоценить.
Выводы, к которым пришли присутствовавшие на совещании 2 мая 1941 г., свидетельствовали об одобрении германским бюрократическим аппаратом стратегии, которая разрабатывалась с начала года, – прежде всего, статс-секретарем Гербертом Бакке (1896–1947) и его ближайшими коллегами в имперском министерстве продовольствия и сельского хозяйства, а также в «Имперском земельном сословии»[43]. Согласно директиве, разработанной агрономами по итогам встречи 2 мая, эта стратегия предусматривала физическое разделение советских территорий на основании их сельскохозяйственного потенциала: регионы, производящие продовольствие в избытке («профицитные территории» – в частности, Украина, юг России и Кавказ), следовало отделить от всех остальных (так называемой территории с дефицитом, а именно северной и центральной России, а также Белоруссии), кормящихся за счет первых (IMG 1949. Bd. 36: 138)[44]. В протоколах встречи от 2 мая прямым текстом обозначено то, что с самого начала составляло суть стратегии, – что в случае ее внедрения обрекаются на смерть миллионы советских граждан. Соглашение, к которому пришли участники заседания и которое зафиксировано в протоколах, есть одно из множества свидетельств тому, как национал-социалистический режим одну за другой переступал границы морали.
Из продовольственных товаров, имевшихся на территории Советского Союза и подлежащих разграблению, в списке приоритетов значились семена масличных, жмых и зерно. Акцент сделан на «отчуждении и вывозе» данных товаров, то есть значительная доля конфискованного объема должна была быть перевезена в рейх, в отличие от сала и мяса, которые «с большой долей вероятности» должны были уйти «на провизию солдатам», сражающимся и выполняющим административные обязанности на Востоке. Из протоколов видно, что промышленники вовсе не преследовали цели скорейшего восстановления на советских территориях инфраструктуры. Напротив, промышленное производство предполагалось возобновлять лишь там, где военная экономика рейха испытывала дефицит: например, на транспортных предприятиях, на заводах по производству железа и текстиля, на оружейных заводах, а также предполагалось строить для солдат мастерские. Задачи определялись с упором на товары, имевшие решающее значение для германской военной кампании. А сознательное умаление ценности советской промышленной инфраструктуры связано с желанием вновь видеть Советский Союз преимущественно аграрной территорией, каковой он являлся до Первой мировой войны, и готовностью германского руководства предпринять шаги в этом направлении.
Контроль над «основными транспортными магистралями» и прилегающими к ним территориями нужен для того, чтобы при продвижении войск на восток они могли «кормиться с территории». Эта мысль звучит у экономических стратегов постоянно. Вторая, значительно менее шокирующая, часть протокола, видимо, посвящена главным образом тем вопросам, рассмотрение которых 2 мая решили перенести на несколько дней или недель вперед и решать уже после обсуждения – возможно, в преддверии итогового заседания. Глядя на финальный пункт – о снабжении невоенного персонала на оккупированных советских территориях униформой, – понимаешь, насколько сплелись на этой встрече кровожадные идеи с самыми что ни на есть бытовыми вопросами.
Помимо основных итогов встречи, можно подспудно догадаться по тексту протокола о том, в какой форме проходило собрание и какая важность ему придавалась. Заглавие к первой – основной – части протокола гласит: «Памятная записка о результатах сегодняшнего обсуждения со статс-секретарями касательно “Барбароссы”». Собрание статс-секретарей – на гражданской службе в Великобритании этот ранг примерно соответствует постоянному секретарю – обрело большое значение для административной политики национал-социалистической Германии в 1937 г., когда в стране отменили официальные заседания кабинета министров. Гитлер фактически запретил министрам собираться независимо. Тайный совет правительства, учрежденный указом Гитлера 4 февраля 1938 г., показал себя как совершенно непродуктивный орган. Номинально в его задачу входило консультирование Гитлера по внешнеполитическим вопросам, но созвать его мог только фюрер – сам совет собраться права не имел. Поскольку Гитлер созвать совет так и не удосужился, он не собрался ни разу (BAB. 99 US 7/1108. Fol. 92)[45]. В последнее время ученых заинтересовали регулярные конференции рейхс- и гауляйтеров, которые нередко длились по несколько дней, – в целях распространения информации и осуществления координационной политики, а также как возможность обмена мнениями с Гитлером и другими высшими руководителями нацистской партии (Moll, 2001: 215–273).
Несмотря на очевидную важность этих конференций, – не в последнюю очередь в аспекте издания директив, чем там занимались большую часть времени, – создается впечатление, что идеи обсуждали попарно или небольшими группами (Moll, 2001: 270, 272), выносить вопросы на широкое обсуждение не удавалось. В свете этого на первый план вышли собрания статс-секретарей как наиболее эффективный совещательный орган, который можно было оперативно созвать и который занимался координацией политики. Нередко статс-секретарей из министерств определенного профиля привлекали учреждения вроде Управления по четырехлетнему плану, тем самым стимулируя межведомственное взаимодействие. Согласно утверждению одного исследователя, собрания статс-секретарей «в итоге стали заменой заседаниям кабинета» (Roseman, 2002: 57). И, пожалуй, из всех подобных заседаний наиболее дурная слава в истории закрепилась за уже упомянутой Ванзейской конференцией.
По сравнению с Ванзейской конференцией, о которой написано довольно много, собрание от 2 мая 1941 г. и его протоколы, напротив, широкой огласки не получили. Такая разница в подходе к ним весьма удивительна: очевидно, что речь идет о весьма схожих событиях. И там, и там совещание проходило на уровне соответствующих статс-секретарей, то есть замминистра. Главной темой повестки обеих встреч был вопрос истребления миллионов человек и пути достижения этой цели. Объектом решений, принимаемых в Ванзе, были более 11 млн евреев, проживавших по всей Европе. 2 мая, при том что в протоколах значится неопределенное «X миллионов», по сути речь шла о «десятках миллионов» советских граждан, о чем сказано в руководстве по хозяйственной политике, составленном и изданном ровно три недели спустя непосредственными участниками встречи 2 мая (IMG 1949. Bd. 36: 145). Во многих других источниках приводится точная цифра 30 млн (IMG 1947. Bd. 4: 535–536; Lang, 1985: 50–51; Madajczyk, 1987: 92; Gersdorff, 1977: 93; Gerlach, 1998a: 270–271)[46], что в три раза больше, чем количество тех, кого обрекли на смерть на Ванзейской конференции. И выбранная цифра отнюдь не случайна: именно на 30 млн человек население Советского Союза – исключительно городское – выросло в период с 1914 г., когда началась Первая мировая война, по 1939 г., когда началась Вторая мировая (IMG 1949. Bd. 36: 136; Backe 1943: 162). Руководство Германии стремилось обратить вспять ту самую советскую индустриализацию и урбанизацию, преследуя целью создание на оккупированном Востоке долговременной сельскохозяйственной базы, которая снабжала бы находящуюся под немецким господством континентальную Европу. Здесь мы можем говорить о проекте программы массовых убийств, не имевшей прецедентов в современной истории.
Учитывая, что первая часть протокола сразу после Второй мировой войны проходила в качестве вещественного доказательства в ходе Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками, факт пренебрежения встречей 2 мая и ее протоколами нельзя списать на то, что документ якобы найден совсем недавно. Когда с Нюрнбергского трибунала прошло немногим более десяти лет, упоминания о собрании и протоколах уже присутствовали во вторичной литературе (Dallin, 1957: 38–39), последние 15 лет – все чаще в увязке с широким историческим контекстом. Тем не менее, по мнению одного исследователя, «пока что никто не придал в полной мере значения этим протоколам в аспекте непосредственно последовавшей за ним оккупационной политики на советских территориях» (Gerlach, 1999: 46). В то время как одной только Ванзейской конференции посвящены десятки статей и книг (что справедливо), другое собрание статс-секретарей, имевшее масштабные последствия, так и не стало темой самостоятельного исследования. Удивительное упущение, если учесть, насколько скрупулезно в целом задокументированы масштабы планов Германии по завоеванию, эксплуатации и колонизации европейской части Советского Союза. Наиболее вероятное объяснение, однако, кроется в краткости самих протоколов, а также отсутствии списка участников, в отличие от Ванзейской конференции, в отношении которой подобный список имеется. Вследствие этих обстоятельств историкам и не хотелось особо углубляться в детали данной конференции.
В этой статье рассматриваются заключительные выводы, сделанные на встрече 2 мая, а также характер самой встречи и ее протоколов применительно к непосредственным историческим обстоятельствам. Основное внимание в статье будет уделено трем вопросам. Во-первых, кто именно присутствовал на встрече и от каких учреждений? Во-вторых, можно ли провести не поверхностные, а глубинные связи между встречами 2 мая 1941 г. и 20 января 1942 г., – проще говоря, между «политикой голода», обращенной против гражданского населения северной и центральной России, а также Белоруссии, с одной стороны, и истреблением советских евреев? В-третьих, какие последствия повлекла за собой политика, согласованная 2 мая, для групп на оккупированных территориях, выбранных объектом этой политики?
Поскольку маршал Герман Геринг был уполномоченным по вопросам четырехлетнего плана, на момент проведения совещания 2 мая именно его Гитлер уже поставил во главе хозяйственного управления всеми советскими территориями, подлежащими оккупации в скором будущем. Кому же принадлежат отраженные в протоколе мысли и отклики? Кто присутствовал 2 мая? Поскольку список участников не сохранился, нельзя с абсолютной уверенностью говорить о присутствии там того или иного лица. Мы можем основываться лишь на сопоставлении данных из различных источников и предположениях.
Были изготовлены две копии протокола. Первая – для архива Управления военной экономики и вооружений Верховного командования вермахта (ОКВ), которое возглавлял генерал Георг Томас (1890–1946). Первый, самый важный фрагмент данного экземпляра (то есть первая часть протокола, цитируемая выше) по указанному адресу в немецком военном архиве отсутствует по той простой причине, что его использовали в качестве доказательства на суде в Нюрнберге по делу главных военных преступников. С другой стороны, вторая часть данного экземпляра (то есть второй фрагмент протокола) сохранилась в журнале боевого дежурства Управления военной экономики и вооружений. Второй экземпляр протокола предназначался генерал-лейтенанту люфтваффе д-ру Вильгельму Шуберту (1879–1972), начальнику экономического штаба «Восток», отвечавшего за разработку и внедрение эксплуататорской военно-экономической политики рейха на оккупированных советских территориях.
Наряду с обязанностями руководителя Управления военной экономики и вооружений, генерал Томас на момент проведения встречи 2 мая взял под оперативный контроль деятельность Командного экономического штаба «Восток». Задача небольшого комитета управленцев под таким названием – не путать с упомянутым выше экономическим штабом «Восток», который ему непосредственно подчинялся – была в том, чтобы держать экономику Великой Германии в одних руках, потому его и возглавлял рейхсмаршал Геринг в качестве Уполномоченного по вопросам четырехлетнего плана, а руководил от его имени заместитель Геринга статс-секретарь Пауль Кернер (1893–1957). Распоряжение и приказы Геринга и генерал-лейтенанта Шуберта отдавались через Томаса. Учитывая, что два экземпляра протокола предназначались генералу Томасу и генералу Шуберту, 2 мая, скорее всего, имело место официальное собрание этой организации, посвященное формулированию экономического плана к предстоящему вторжению в Советский Союз и последующей оккупации.
Некоторые историки, увидев, что перед ними «обсуждение со статс-секретарями касательно “Барбароссы”», решили, что речь идет о заседании Генерального совета по вопросам четырехлетнего плана (Aly, Heim, 1991: 60, 372), который номинально возглавлял Геринг и в который входили статс-секретари, набранные в основном из ключевых для экономики Германии министерств.
Маловероятным, однако, представляется то обстоятельство, что Кернер мог открывать 11-ю сессию Генерального совета 24 июня 1941 г., уведомляя участников о том, что Совет не удавалось собрать до сих пор из-за приготовлений к операции «Барбаросса». Далее он рассказывает собравшимся о работе Командного экономического штаба «Восток» (BA-MA. RW 19/177. Fol. 163)[47]. В отличие от Генерального совета по четырехлетнему плану, Командный экономический штаб «Восток» 26 мая провел уже четвертое свое заседание (BA-MA. RW 19/739. Fols. 130–136)[48]. По всей вероятности, встреча статс-секретарей 2 мая была официальным заседанием данного комитета.