Квартира большая, просторная, пятикомнатная. Не просто квартира, а великолепие старого фонда. Два санузла: один совмещенный недалеко от кухни-столовой. Второй в глубине квартиры между спальнями. Самая маленькая из пяти комнат — вытянутый пенал площадью двенадцать метров. В гостиной можно было давать бал. Залитая светом комната — на Невский проспект смотрели три больших окна — поражала размером, лепниной на потолке и облагороженным камином. Кухня-столовая, два окна которой тоже выходили на Невский, уступала гостиной лишь размером. В холле можно было бы гонять футбол, но сейчас квартира больше напоминала хаотичный склад стройматериалов. Обозрев это изобилие, Инна пришла к выводу, что ремонт делать будут капитальный: в гостиной друг на друге лежали радиаторы в упаковке. Да и судя по гардеробу родственничков, создавалось ощущение, что живут они весьма и весьма небедно. Вот только несколько вещей не давали покоя их гостье.
Помимо двух комнат, в доме уже были завершены ремонтные работы в санузлах. В первом, отделанном под мрамор, стояла большая ванна, а напротив — душевая кабина. Причем одна из дорогих, с разными насадками для водного массажа. Ближе к двери — две раковины с высоким зеркалом над ними. Напротив раковин унитаз. Первый раз увидев зеркало напротив унитаза, Инна усмехнулась. Она опустила крышку и присела. Но даже с ее ростом не смогла увидеть свое отражение: хозяин всё продумал.
Туалет у спален от пола до потолка был выложен черной плиткой. Потолок — глянцевый, с подсветкой, и тоже черный. А унитаз, как и маленькая раковина в углу, белый. Над ним, чуть выше сливного бочка, картина в белой раме. Эта картина в первый раз даже напугала Инну. На темном фоне перед зеркалом женщина. У нее гладко зачесаны волосы, а иссиня-черное платье с глухим воротом спускается до пола. Лицо из-за этого кажется необычайно белым, как у призрака. Глубокие глаза бездушны. Отражение в зеркале вообще не разобрать, словно художнику было лень его прорисовывать — просто светлое пятно и всё. Но самое ужасное на этой картине — руки: будто две сухие птичьи лапки с длинными костлявыми пальцами. Они лежат одна на другой, и создается впечатление, что это не руки вовсе, а костлявый веер. Жуть, одним словом, а не картина. Называлась же это произведение искусства «Печаль». Благо, что в первый раз Инна не смогла рассмотреть все нюансы, и тогда ее просто удивило наличие картины в таком месте. Никогда до этого она не встречала домов, где в туалете висели бы полотна живописи.
А вчера в квартире обнаружился рояль. Именно об него беглянка ушибла локоть, когда упала, проспав сутки. Он был заставлен коробками с посудой из кухни, завален какими-то журналами, папками, даже люстра покоилась сверху на закрытой крышке. Инне удалось добраться до клавиш и открыть инструмент. От удивления она едва не села на пол.
Перед ней был не просто рояль. Если верить гравировке, это был старинный инструмент, насчитывающий более ста лет! Большее же потрясение было от того, что он был настроен. Звук получился чистый и словно прохладный, свежий, как осеннее утро на террасе. Почему этот чудесный рояль стоял зачехленным в углу? Кто на нем играет или, может, играл, ведь Вадим ей уже сказал, что ни он, ни Аля не имеют никакого отношения ни к искусству, ни к науке. Чей же он?
Конечно, бабушка — оперная певица — могла им пользоваться, но ее уже много лет нет, больше десяти, как поняла Инна. Любой музыкальный инструмент требует ухода и заботы. За десять лет бездействия вряд ли рояль сумел бы сохранить такую настройку. Что-то здесь нечисто. Может, Вадим или его сестра время от времени поигрывают на нем, ведь не все, кто окончил музыкальную школу, обязаны стать профессиональными музыкантами. Вот только эти двое так заняты, что трудно себе представить, что кто-то из них садится за инструмент.
Девушка, провертевшись полночи, пошла на кухню попить воды. Она успела выучить обстановку в доме, да и небо уже светлело. Но, выйдя в прихожую, остановилась. Дверь в кухню была закрыта, но сквозь рифлёное стекло было видно — там кто-то сидел, положив ноги на стул. Светился огонек сигареты, в стакане катались кубики льда. В открытое окно доносился приглушенный ночной говор проспекта. Зажужжала вибрация мобильника, огонек метнулся в сторону, экран осветил на краткий миг лицо своего хозяина. Вадим провел пальцем по сенсорной панели и положил телефон на стол, но тот, жужжа, опять поехал по поверхности стола. Романов затянулся и даже не посмотрел на сотовый, отхлебнув из стакана. Откинулся на спину, запрокинув голову назад — телефон всё так же скользил по столу, окрашивая комнату в голубоватый цвет. В конце концов, надоел своему хозяину, тот дотянулся до него. Подхватил одной рукой, второй раздавил сигарету в пепельнице и вновь провел пальцем по дисплею. Мобильник вжикнул в последний раз, и экран погас. Вадим вновь принял ту же позу.
Что-то в его поведении насторожило девушку. И это была даже не сигарета, хотя, как заявила Алька в первый день, в доме никто не курил, и не звук кубиков в стакане. На часах два ночи. Кто мог так поздно и так настойчиво названивать Вадиму? Инна на цыпочках вернулась в свою комнату.
В зеркальных дверцах встроенного шкафа отражалось подсвеченное сиреневой дымкой ночное небо. Больше всего на свете Инна любила это высокое Питерское небо. Она обожала белые ночи, и считала, что плата за них чернильными зимними ранними сумерками, не так уж велика. Два года назад со своим другом она ездила на Новый год в северную Норвегию и там впервые видела полярное сияние. Сердце замирало от красоты и ощущения свершавшегося чуда. Эх, если бы в Питере хоть пару раз за темную зиму небо окрашивалось такими всполохами, то город стал бы еще прекраснее!
Окна ее комнаты выходили на восток и север. Где-то там с надрывом орала кошка. Взвизгнула и тут же замолчала автомобильная сигнализация. Красивый женский смех разорвал тишину, и вновь всё смолкло. И сюда почти не долетал рев проспекта. Словно он был далеко-далеко, а не за углом. В этом особая прелесть улочек этого огромного мегаполиса! Открой окно гостиной, и в комнату тут же ворвется разговор проспекта: шум машин, голоса людей, пение клаксонов на светофоре, или вдруг тренькнет звонок велосипеда, откуда-то долетит музыка — и до всего этого рукой подать. Иногда многоголосье проспекта Инна сравнивала с оркестром. Убери какой-нибудь звук, и ты получишь новую мелодию, рассказывающую свою историю. Интересно, какая бы мелодия получилась у ее истории?
— Без визга тормозов, — тихо проговорила Инна, повернувшись на бок. — Тормозов у моей истории, судя по всему, нет.
Алька, перепутав смены, проспала. Ей позвонил администратор, и малышка долго пререкалась с ним по телефону. Потом, даже не позавтракав, вылетела из квартиры. Инна помогла ей найти зонт, так как за окном дождь стоял стеной, затем прошлась по квартире и, наконец, зашла в ванную. Вчера она забыла снять линзы и сейчас из-за этого чувствовала дискомфорт. Она сменила линзы и вновь посмотрела на себя. Волосы отливали золотом, и девушка вздохнула.
— Хочешь спрятать дерево, спрячь его в лесу. Хочешь спрятаться самому, стань другим человеком, — проговорила она.
Сейчас ее мучили угрызения совести. Зря она так вчера поступила с Вадимом. Он, как и обещал, сделал ее другой, она же в благодарность нашипела на него, аки змей! Несправедливо!
Инна поставила чайник на плиту и обозрела масштабы ремонта. Кухню она потихоньку поободрала. Теперь стены выглядели так, словно по ним стреляли картечью. Она провела по ним рукой и вдруг всё решила. Оглядев мешки с сухой смесью, она притащила один в столовую и приготовила раствор. К полудню она закончила шлифовать стену с окном, как вдруг в дверь позвонили.
Она глянула в глазок и, увидев Изму Изральевну, открыла дверь. Дама улыбнулась и озвучила цель своего визита. Оказывается, у них в ванной перегорела лампочка, а поменять некому. Не могла бы это сделать девушка? Инна тут же заверила оперную певицу, что, конечно же, может, какие пустяки. Закрыла квартиру и прошла к соседям. Эммануил Маркович, кряжистый старик с палкой в руках, сетовал на жену, и уверял, что и сам может это сделать! Какой же он мужчина, если даже поменять лампочку ему не по силам?! Изя махнула на него сухонькой ручкой и указала девушке, где стоит стремянка: с табуретки даже с Инниным ростом до лампочки было не достать.
Когда с этим было покончено, старики тут же пригласили ее на чай. Девушка отнекивалась и не знала, как бы улизнуть, никого не обидев при этом. В конце концов сказала, что развела раствор и боится, как бы тот не успел застыть. Изма Изральевна проводила ее до двери.
— Спасибо вам, душенька, — сказала женщина. — Я, признаться, очень рада, что Вадим нашел девушку по себе.
— По себе? — не поняла Инна.
— Такую же статную и серьезную. И, конечно, привлекательную. У него очень хрупкая душа, несмотря на пережитое им. Ведь годовщина уже в эту субботу? Для меня этот день дороже собственного дня рождения. Аля как всегда что-нибудь придумала, да? Я понимаю его. Бедный мальчик, он не любит об этом вспоминать, но наша жизнь — это платок, сотканный из воспоминаний. Вот только у Вадима он почти черный. Надеюсь, что с появлением вас в его жизни, платок расцветет радужными красками, и для черного цвета не останется места, — говорила она, стоя на пороге своей квартиры.