– Так держать, Баха! – кричу я, демонстрируя поднятый вверх большой палец.

А в банкетном зале всё по-нашему, без этой, как выразился Уксус, эклектики. Дубовый стол, обитые вагонкой стены, на которых в обилии развешаны кабаньи и волчьи головы, огромная, распластавшаяся на полу медвежья шкура с остатками оскалившейся морды. Больше всего здесь рогов. Ветвистые оленьи, прямые козлиные и ещё чьи то кривые и чёрные. Быть может их сбросил Стоматолог, перед тем, как оставить Жанну. Интерьер здесь больше напоминает убранство охотничьей избушки. Стол заставлен вискарём водкой и шампунем. Закуска правда простенькая для царского приёма. Колбасная, мясная и рыбная нарезки, много фруктов в трёх огромных вазах и два подвяленных круга пиццы. Это конечно не дикая утка, запечённая в яблоках и не раскинувшийся на пол стола жаренный осётр, золотистые бока которого чуть надрезаны и обильно залиты лимонным соком, но сейчас наши вельможные особы довольны и этой мирской пище. После опрокинутого в себя пузатого стаканчика вискаря, всё превращается в аппетитную снедь.

Всё идёт по отработанному за эти несколько дней сценарию. Звеним стаканами, выпиваем под короткие не нагружающие мозги тосты и конечно же фоном ко всему этому служат наваленные на полную катушку хиты девяностых. В моих осветлённых алкоголем глазах снова весёлые картинки, изображающие постаревших, но всё таких же бесшабашных друзей. Три дня речной одиссеи слегка потрепали всю нашу компанию, но сделали её ещё сплочённей. Сейчас я уже не представляю, что делал столько лет без всех этих раздолбаев, которые в очередной раз оживились, осоловели и теперь разнузданным хором вторят группе «Нэнси».

«А я-я-я-я нашё-ёл другу-у-ую-ю,

Хо-оть не люблю-ю но целу-у-ю-ю…»

Я глажу матовое плечико прислонившейся ко мне Светки и думаю, как я вообще мог жить все эти долгие годы.

А когда-а-а я е-ё-ё обнима-а-аю-ю,

Всё равно-о о тебе-е вспомина-аю…

Как она решилась? Она же знает, что снова наступает на те же грабли. Значит всё таки есть из за чего. От неё пахнет свежестью и чистотой, а я насквозь провонял перегаром и потом, однако она не отстраняется и не морщит нос, а это значит…

За-втра-а-а я бу-у-ду до-ома-а,

За-втра-а я бу-уду пьяны-ый..

Ничего, скоро и я стану чистым, потому что где-то в нескольких метрах от этого домика исходит жаром, томится натопленная банька. Стерва сама включила баню в программу мероприятий, потому что в отличие от Светки не может переносить запаха трёхдневной немытости, тем более один из нас уж точно нужен ей чистым, блестящим и скрипящим.

– Ой гавари Ма-асква-а рразговарривай Рассе-ея! – Рычит Геракл, словно по барабану поочерёдно шлёпая вениками по тщедушной раскрасневшейся спине Уксуса.

– Вова, хорош…шкура слазит…– мычит жертва инквизиции, упираясь носом в дубовую лавку, но инквизитор даже и не думает останавливаться. Он наращивает темп, с рёвом обрушивая веники на жертву, будто хочет выбить из неё всю накопившуюся за сорок лет жизни пыль. Наконец раскалённое тело достигает предела текучести и бесформенной массой стекает на нижний полок. Оттуда ожив и воспряв в два прыжка варёное тельце достигает двери.

– Куда? А живот? – Недоумевает Геракл, удивлённый внезапным исчезновением предмета взбучки.

– Пошёл ты! – визжит Уксус уже из-за двери. Мне мои яйца дороги в сыром виде.

Слышится всплеск и я представляю как шипит, растворяясь в голубой воде бассейна раскалённое тело.

– Дрищ! -Геракл вытирает со лба струйки пота. – Следующий!

– Я пас! – тут же кричу я, закрываясь ладошками. Мне кажется, что я уже сам пережил всю эту экзекуцию, наблюдая за страданиями Уксуса. Следом за мной от услуг парильщика отказываются Буратина и Поночка.

– Вы чё мужики не русские что ли? – На бородатом лице разочарование и обида. – Да минута в бане это год жизни.