Зафар каждый вечер проходил по этой улице, между стеной английского клуба и стеной большого отеля, потому что на два квартала дальше строился новый дом и там было много стружек и опилок. В них так хорошо зарыться и так сладко спать до утреннего прохладного ветерка человеку, прикрытому только собственной кожей!

В остальное время дня он ходил по стоянкам экипажей, где всегда можно подобрать немного того товара, каким снабжают лошади таких продавцов, как Зафар. Правда, там есть и соперники по торговле, — особенно шустры дети, которые всегда опередят взрослого.

Так и шагал Зафар с лотком на голове, унося свою добычу на базар или продавая ее садовникам большого отеля. Он шел совершенно голый и не стеснялся своей наготы, потому что сколько бы он ни заработал анн, все равно их не хватит, чтобы купить хорошие штаны или передник.

Так как не один Зафар так ходил, никто на него не обращал внимания. Утром, когда после тепла опилок немного знобит кожу, он бежал по улице, чтобы согреться. Навстречу ему бежал человек в одних трусах, с белым цветом кожи, как у вымытого поросенка. Но этот человек, когда они равнялись, всякий раз при виде Зафара отворачивал голову, и Зафар делал то же самое. Он знал, что это англичанин, который бегает по улице каждое утро, ему противно смотреть на голого туземца, но Зафару тоже противно смотреть на это сырое, дряблое тело.

Бывало, что Зафар сидел на пустыре перед отелем и смотрел. Это заменяло ему кино, где он никогда в жизни не был, но он слышал рассказы о каких-то людях, тени которых живут на полотне, и он боялся этого зрелища, потому что считал его колдовством.

Сидя так, поджав колени к подбородку, он смотрел часами, как пробегают мимо педикапы — велосипеды с привязанной коляской. В коляске сидят, развалившись, люди в бархатных жилетках, в тюрбанах, концы которых стоят, как петушиные гребни; сидят женщины, закрыв покрывалом лицо и раскрыв зонты, расписанные цветами, и только черные яркие глаза просвечивают сквозь тонкую пешаварскую кисею.

Дробно постукивая, пробегают коляски, и лошади с разноцветными султанами на голове красивы, как попугаи. В этих колясках тоже сидят мужчины и женщины, с которыми никогда в жизни Зафар не скажет ни слова. Проходит факир в пиджаке с пышным галстуком, певуче крича, что он может показать чудо. За ним мальчик в туземном платье несет плоскую желтую корзинку, в которой скрючилась страшная кобра. На плече у факира сидит серый мангуст, этот неустрашимый истребитель всех гадов. Его маленькие, как бусинки, глаза утонули в жесткой, как метелка, шерсти, и его хвост равен по длине его туловищу.

Проезжают на велосипедах молодые люди, на ходу рассказывая друг другу веселые истории. Проходит сумасшедшая, которая время от времени останавливается, просовывая через решетку сада голову в черном платке и кричит пронзительно что-то непонятное. Садовники равнодушно пересыпают землю в горшки; сумасшедшая проходит мимо, как привидение, являющееся в полдень.

К отелю подъезжают машины, из них выходят белые господа. Они подымаются по широкой, устланной коврами лестнице на верхнюю террасу и там садятся за столы, едят и пьют сколько хотят, потом снова спускаются вниз, шоферы открывают им двери машин, и они уезжают в какие-то таинственные места, о которых Зафар не имеет понятия.

Вот из ворот отеля выезжает большая черная машина, такая роскошная, какой он еще не видел. Рядом с шофером сидит человек, который по утрам бегает в одних трусах по улице не для того, чтобы согреться: ведь он не спит в опилках и стружках.

Зафара очень интересует эта машина, потому что он сам видел, как ее на ночь плотно укутывают в теплые попоны. Она очень большая неженка, эта машина, она боится простуды, она очень дорогая, ее берегут не так, как другие машины.

И вот в голове Зафара рождается мысль, которой он сначала боится и гонит ее прочь, но потом снова возвращается к ней, и она начинает укрепляться в его сознании.

Как это ему раньше не приходило в голову! Как ни тепло спать в опилках, но тебя будят собаки и разные ночные бродяги и сторожа, которые могут прогнать тебя с теплого ложа среди ночи. А если забраться под эти уютные попоны, которыми окутывают машину, какие удивительные сны приснятся в эту волшебную ночь!

Надо только подкараулить, когда все стихнет и сторож, шагающий по двору, отойдет в другой конец двора, затем неслышно мелькнуть в тени старых ореховых деревьев и юркнуть в мягкую попону, прижаться к борту, гладкому, как черная кожа, и заснуть до рассвета.

Зафар дождался самого темного часа, когда затихают все звуки, луна заходит за облако, в отеле гаснут последние огни и сторож начинает дремать в маленькой глиняной будке — там, где у садовников сложены лопаты и совки, грабли и ножницы.

Зафар движется в темноте, неотделимый от темноты. Он дотрагивается до заветной попоны, шарит, где можно скользнуть под нее, находит место, где сходятся концы, расширяет отверстие и слышит глухое ворчание навстречу. Сначала волосы подымаются у него на голове от страха, как будто он увидел демона.

Ворчание все ближе и злее. Луна выходит из облака, и Зафар видит, что его место занято. Старая уличная собака раньше его пронюхала, где можно выспаться. И хотя он хорошо знает ее — хромую, с полуоторванным ухом, с длинной свалявшейся шерстью, — но она не уступит ему этого теплого места.

Минуту Зафар стоит в растерянности, собака рычит уже громко. Зафар слышит, как сторож поднялся на это рычание в своей будке. Ничего не поделаешь — надо уходить.

Он плюет на собаку и одним прыжком снова скрывается в черной тени ореховых деревьев. Немного погодя он шагает грустно туда, где за два квартала отсюда его ждут знакомые опилки и стружки. А вдруг и там кто-нибудь уже улегся?

Зафар идет и бормочет: