Он построил лучший кинотеатр в городе с целью приобрести много посетителей и убить своих конкурентов роскошью отделки, считая, что на эту роскошь, как на приманку, придут тысячи.

Он каждый день любовался почти законченным зданием. Он рекламировал его в газетах и афишах. Он расхаживал перед театром и с удовольствием потирал руки, представляя, какие барыши потекут к нему в карман, когда откроется театр, а он должен был открыться вот-вот. Остались пустяковые доделки.

И вот, когда он разгуливал перед театром в лучшем расположении духа, к нему подошел некий господин, очень солидный, толстый, пожилой. Владелец театра сказал ему:

— Не правда ли, красивый театр, такого второго в Карачи нет!

— Брат мой, — отвечал незнакомец, — в хорошем ли месте ты поставил свой театр? Прилично ли рядом с мечетью прославленного светоча ислама, великого столпа веры, видеть этот дом неверия и соблазна? Мы живем на святой мусульманской земле. Ты знаешь, что Пакистан — значит «страна чистых». Можно ли было так пренебречь правилами веры и рядом с домом молитвы оставить дом, где правоверные будут слушать музыку кафиров (язычников) и смотреть голых женщин?

Хозяин кинотеатра растерялся:

— Но кто вы такой, что так говорите? Разве я не правоверный мусульманин? Я исполняю все правила и хожу в мечеть.

— Кто я такой? Я простой верующий, но в руке моей меч веры!..

— Но я имею разрешение от властей на открытие театра именно здесь!

— Я говорю не о светских, а о духовных властях, брат мой...

— Я могу пожертвовать духовным властям кое-что, сделать святой вклад...

— Я думаю, поздно, брат мой! Грешник, идущий в рай по острию бритвы, уже не может побриться этой бритвой по дороге туда, где ему уготовано блаженство.

— Но разве мы живем не в двадцатом веке? — воскликнул в отчаянии владелец театра.

— Мы живем в четырнадцатом веке нашего священного летосчисления. Не забудь об этом...

И он ушел не оглядываясь.

Через два дня здание театра было закончено. Оно сияло цветной иллюминацией. А еще через день тысячная толпа фанатиков, орущих проклятия безбожникам, вооруженная топорами, палками, зажигательными средствами и факелами, несколько часов крушила все убранство театра. Хлопали разбитые электрические лампочки, рвались ковры, ломались стулья и диваны. Потом затрещал экран, потом все облили бензином и подожгли.

Таким он стоит и сейчас, этот выгоревший дом, черный, как смоковница, в которую попала молния.

— Почему они все-таки сожгли этот театр? — спросил я.

— Чтобы напомнить о себе, о том, что они, служители ислама, — еще сила, которая нет-нет да показывает когти. А кроме того, владелец кинотеатра дал взятки не им, а гражданским властям. Этого они ему не простили!