«А если я не смогу, применю силу» [13]

Тема насилия, хотя и не исключительно, в значительной степени считается именно «мужской темой»: как на политическом или экономическом уровне, так и в личной жизни.

«Мужское насилие» в более узком смысле означает агрессивные действия отдельно взятого мужчины, которые преднамеренно наносят вред или осуществляются с целью причинения вреда.

В этом контексте необходимо кое-что сказать об определении «агрессии»: как в разговорном языке, так и в специализированной литературе иногда упоминаются «агрессивные чувства». Прежде всего это злость или ее более сильная форма – ярость, иногда ненависть или чувство мести. Однако, поскольку в переводе с латинского языка «aggredi» означает «приступать, нападать», агрессия – это на самом деле действие, а не чувство. Хотя все эмоции имеют специфические физические реакции (такие, как повышенное мышечное напряжение, сердцебиение и частота дыхания в случае страха), они не обязательно приводят к определенным действиям. Поэтому злость или ненависть могут привести к агрессивным действиям, но так происходит не всегда. В конечном счете люди в принципе способны к саморефлексии, то есть взвешивать различные альтернативные варианты действий и контролировать свои импульсы.

Я так активно подчеркиваю здесь это важное различие между гневными чувствами и агрессивными действиями, потому что именно мужчины не всегда осознают свои возможности борьбы со злостью и яростью. Многим мужчинам знакомы только очень специфические виды реакции на определенные ситуации и события: оскорбления, особенно «клеветнические» высказывания, должны приводить к физическим наказаниям, сексуальное возбуждение – к половому акту, эмоциональные травмы – к немедленной контратаке, сильное чувство стыда – к самоубийству. Парадокс в том, что эти немедленные, «автоматические» ответные действия должны поддерживать мужской принцип активности и предотвращать состояние пассивности. «Я не буду мириться с этим!» – любят говорить жестокие преступники и воображают, что они контролируют ситуацию. Это самообман, потому что в конечном итоге нет ничего более пассивного и менее свободного, чем одна и та же постоянная реакция на определенный стимул. Например, порыв ветра в глаза обычно запускает рефлекс век для защиты глаз. Творящий насилие мужчина, который считает себя хозяином ситуации, подобен глазному веку, который думает, что он властелин ветра.

И снова обратимся к нашему биологическому наследию: человек принадлежит к семейству, члены которого регулярно убивали своих собратьев для реализации своих личных потребностей. Я имею в виду семейство гоминидов, включающее больших человекообразных обезьян, а также необходимость индивидуального выживания и успешного выращивания потомства. Несмотря на более чем 95 %-ное совпадение генов, мы, люди, в отличие от членов нашего семейства, шимпанзе и горилл, имеем гораздо большее соотношение между корой больших полушарий и мозговым стволом[14].

Благодаря этому мы обладаем способностью думать о нас и окружающей нас среде, планировать будущее и передавать индивидуальный опыт в письменной и устной форме. Это дает нам основную возможность частично сублимировать наши психологические потребности.

В принципе homo sapiens способен удовлетворить свои собственные потребности с помощью социально приемлемых действий: в искусстве, науке и обществе. Мужчины, которые могут сублимировать, выражать словами или иным образом управлять своими собственными чувствами гнева без насилия, скорее всего, будут популярнее, чем те, кто сразу же наносит удар.

Мужское насилие и агрессивные действия можно рассматривать как личную неудачу с точки зрения сублимации собственных чувств и потребностей.

Для мужчин задача сублимации может быть более трудной из-за высокого уровня тестостерона, который способствует боевому поведению. Тем не менее она должна быть выполнена. Если, конечно, мужчины не хотят действовать вопреки общепринятым социокультурным нормам. Безусловно, подавляющее большинство мужчин этого не хотят и каждый день доказывают, что и «препятствие в виде уровня тестостерона» можно преодолеть.

Итак, мы уже приблизились к попыткам объяснить склонность мужчин к насилию. С точки зрения истории человечества стратегия «властвования», то есть поддержания существующей иерархии всеми доступными средствами, долгое время была доминирующей. Однако в дальнейшем этот принцип все чаще стал заменяться или дополняться стратегией «признания»: продвижением в социальной иерархии благодаря специальным навыкам или личной харизме. Те мужчины, которые не получают уважение и похвалы благодаря сублимации, стратегии признания или личным отношениям, прибегают к ФИЛОГЕНЕТИЧЕСКИ старой стратегии власти: они пытаются удовлетворить свои потребности грубой силой.

Таким образом, если мы хотим назвать причины агрессивных действий, то, скорее всего, это будут «потребность» и «беспомощность». Для человека, чьи потребности в значительной степени и надолго удовлетворены (стоит признать, довольно гипотетический случай), активный акт насилия немыслим. Акту насилия всегда должны предшествовать личная душевная травма, нарушение границ или отсутствие удовлетворения насущных потребностей. Эта травма может быть только что возникшей или старой. В ней может быть виновна жертва акта насилия или кто-то другой. Такая травма может быть прямым, явным нарушением или, скорее, смутным недовольством.

В любом случае, по крайней мере одно из этих чувств всегда связано с этой травмой или нарушением границ: гнев, горе, страх, стыд, чувство вины. Ощущение потребности в результате травмы проявляется в чувствах. Потребность в действии сигнализирует сознанию: «Я расстроен и зол на уничижительные комментарии моей жены. Я больше не хочу, чтобы со мной так обращались, я хотел бы получить от нее больше уважения и признания». Если у мужчины в этой ситуации нет подходящих альтернативных способов действий, то есть нет эффективных мер для удовлетворения потребностей и способов справиться с возникшими чувствами, возникает беспомощность. Еще хуже, когда нет даже ощущения собственной потребности из-за отсутствия доступа к своему внутреннему миру. В этом случае нет никаких осознанных точек опоры для выбора альтернативного варианта действий. Позитивные действия, помогающие удовлетворить потребность хотя бы частично, были бы просто удачей.

Поэтому насилие – это следствие сочетания личной потребности и беспомощности. Отец, который бьет своего сына, возможно, хочет достигнуть определенной образовательной цели или добиться уважения, но не видит иного способа. Муж, избивающий свою жену, возможно, хочет признания за свою работу или защищается от ее обвинений, но не способен сделать это с помощью слов.

Многие жестокие мужчины описывают свои акты насилия как «спонтанные, неконтролируемые вспышки», как «взрывы». Поэтому они предполагают, что такие сложные внутренние процессы, которые были описаны выше, не могли произойти за короткое время. «Все это случилось очень быстро», – любят говорить эти мужчины и, соответственно, они не способны повлиять на свое поведение, изменить его. Они игнорируют тот факт, что бо́льшая часть описанного психического процесса уже закончилась до того, как относительно незначительное событие наконец привело к насилию с их стороны. Из-за отсутствия доступа к своим собственным импульсам мужчины не знали, что они давно на пределе. И этот взрыв их удивляет ничуть не меньше, чем сердечный приступ какого-нибудь топ-менеджера, проработавшего 20 лет по 70 часов в неделю. В этом отношении агрессивные мужчины, безусловно, небезнадежны. Если удастся выявить внутренние психологические факторы, способствующие насилию, и воздействовать на них психотерапевтически, то в критических ситуациях «взрывов» в конечном итоге удастся избежать. Им просто не хватает «благодатной почвы».

После нескольких встреч Кельман понял важность обсуждений его внутреннего мира: теперь он считает, что благодаря нашим разговорам ему становится «легче». Когда я спрашиваю, что он считает главной причиной этого внутреннего изменения, он долго думает и затем говорит:

– Я думаю, что это в основном потому, что вы хотя и не соглашаетесь со мной, но не упрекаете меня.

Когда я спрашиваю Кельмана, от кого он обычно слышит упреки, он внезапно становится пунцово-красным и пытается сменить тему разговора. Когда я говорю ему об этом, стараясь, чтобы мои слова не звучали как упрек, он весь сжимается, как будто его сопротивление, его оборона только что была физически сломана. Он опускает глаза и говорит: