— Санька, слушай, у Кобзона юбилей, надо поздравить человека.

Я отнекивался, но на всякий случай придумал номер с балетом, сделал костюм, парик. Думаю, если, спросят — номер у меня есть. А не спросят, слава богу, значит, не надо.

И вот вечер Кобзона. Подходит ко мне Григорьев и говорит:

— Ну что, идем на сцену?

То есть не прокатило. Я так обреченно отвечаю:

— Ну идем…

А сам про себя думаю: «Я же знаю, что мне потом будет…»

И вот — идет концерт, огромный, четырехчасовой. Полный зал народа. Григорьев мне:

— Готов?

— Ну готов…

Сделал грим, один в один похож. Только маленький. Григорьев тут же подходит к Кобзону, который только что закончил очередной номер, и говорит:

— Йось, ну все, хватит уже петь, постой здесь. Отдохни немного.

И тут же пошла моя фонограмма — «Жил отважный капитан…», выходит мой балет в образе «Хора Турецкого» — все одинаково одеты, при галстуках, потом я. Кобзон стоит на сцене, спиной к залу, слава богу, у него микрофон был опущен, потому что он, глядя на все происходящее, вытаращил глаза и смачно выругался от удивления. Я это четко слышал!

Я, конечно, мысленно попрощался с эстрадой, пока заканчивал выступление. Но как потом оказалось, Кобзону оно понравилось! Он дал мне свое благословение. Было это так. После моего выступления под аплодисменты публики Иосиф Давыдович подозвал меня:

— Сань, ну-ка, бери микрофон! Сейчас мы с тобой споем! Какую?

— Иосиф Давыдович, нашу!

Вступил оркестр, и мы дуэтом спели: «Когда простым и нежным взором…». Всю песню живьем!

Я счастлив. Я пел на публике с Самим…