Стол молчал, кто-то недоверчиво осматривал маму, кто-то удивлённо качал головой, и один лишь я сидел неподвижно, считая секунды до ухода.
***
Считайте этот рассказ моей исповедью и предостережением.
По сей день я борюсь с невероятным искушением отправиться в Лесное, проверить, действительно ли в том лесу меня ждёт кладбище или я снова увижу полуразрушенные домики и странного вида каменную часовню.
И раз уж я ещё жив, то заклинаю вас, не смотрите старые фотографии, не доверяйте странной тоске, не рискуйте своей жизнью и рассудком. Кто знает, сколько ещё таких Лесных разбросано по нашей Необъятной? И сколько неведомых обладателей страшного хрипа ещё нуждаются… в оживлении.
Автостанция
Полоска молнии вновь сверкнула за пыльными стёклами зала ожидания. Капли застучали по крыше автостанции, на которой они — трое студентов-археологов с преподавателем — уже несколько часов ожидали пересадки на другой автобус.
Всю дорогу до районного центра, где им пришлось остановиться, старый «ПАЗ» трещал и гремел, подпрыгивая на каждой яме, страшно наклонялся, опускаясь боковыми колёсами на землю за пределами узкой асфальтированной дороги, отчего пассажиры громко матерились и недовольно охали, хватаясь руками за свои драгоценные сумки с пакетами. На заветной остановке вышло шестеро.
Автостанция находилась поодаль от жилых домов на небольшом возвышении. Она выглядела как самый обычный одноэтажный дом, выкрашенный и снаружи и внутри в синий цвет, с одной дверью и четырьмя окнами: три — в зале ожидания, одно — в кассе. Преподаватель Степан Степанович, человек в возрасте, с аккуратной седой бородкой, спокойно заметил, что на его памяти эта касса ни разу не была открыта. С залом её соединяла решёточка в полметра, через которую должны были продаваться билеты, и запертая дверь, такого же синего, как и стены, цвета. Разглядеть интерьер кассы просто так было нельзя, от любопытных глаз путников его скрывала пыльная кремовая занавеска с заурядным узором по другую сторону решётки. Ни столовой, ни уборной в здании автостанции не было. Крыльцо два на два метра и зал семь на четыре, уставленный по периметру креслами с потрескавшейся коричневой кожей, — всё, чем могли довольствоваться собравшиеся внутри.
Громкий раскат грома прервал оживлённую студенческую беседу, и в зале воцарилась тишина — привычная, звенящая.
Помимо деятелей науки в зале находились ещё двое — дедушка с внуком, они приехали сюда на одном автобусе со студентами и теперь сидели в углу у окна. Маленький озорник, лет шести от роду, первый из всех присутствующих подал голос:
— Когда поедем?! — капризничал он, дёргая дедушку за рукав.
— Скоро, Митенька, скоро поедем, сейчас автобус приедет, — успокаивал его дед — жалкого вида старичок в потрёпанной твидовой кепке и с приспущенной на подбородок медицинской маской.
— Не везут бус! — визжал мальчик, стуча по дедовой руке. Он не выговаривал некоторые буквы и сильно шепелявил. — Когда узе?!
Дед мельком поглядывал на кучку студентов, гладил внука по маленьким плечикам и молчал, не находя слов.
— А давайте страшилки рассказывать! — предложила Аня — единственная девушка из кучки. Она сидела ближе всех к двери кассы и заплетала неказистую косичку из коротких рыжих волос.
— Смотри, — отозвался на её предложение прыщавый Никита Терещенко, что сидел на своём большом синем чемодане напротив всей компании, — сейчас дверь откроется, оттуда рука вылезет и тебя в кассу затащит.
Аня с недоверием покосилась на дверь, буркнула что-то обидное в сторону Никиты и пересела на другое место, поближе к симпатичному голубоглазому Феде.
— Знаю одну страшилку, — улыбнулся он, — моя жизнь называется.