– Она выбрала это, – говорит он мне. – Шерил Лэнсдаун. Пойми, я делаю это не из жестокости. Я позволил ей делать выбор каждый раз. Я всегда позволяю.

Я не могу ответить ему. Моргаю и вижу, что Шерил шевелится. Только ее туловище и голова. Руки и ноги, бледные и неподвижные, лежат вокруг нее, точно детали какой-то ужасной инсталляции. И даже зная то, что я знаю – или, по крайней мере, подозреваю, – я чувствую приступ тошноты.

– Гвен может прекратить ее страдания, если выберет, – продолжает он. – Я думаю, что она выберет это. Это легкий выбор.

Гвен никогда не выбирает легкий путь. Я не понимаю, о чем думает этот человек. И почему. Может быть, я этого никогда не пойму. Пытаюсь сохранять спокойствие, но мне страшно. Я не знаю, насколько то, что случилось со мной на консервном заводе, могло повредить моему ребенку. Я боюсь, что мне заложит нос, и я не смогу дышать, и это будет дурацкий и мерзкий способ умереть.

Я боюсь, что помощь не придет. Что мы с Гвен, живые или мертвые, просто исчезнем, словно нас и не было.

Я просто хочу вернуться обратно, в мир здравого рассудка. В безопасность. Туда, где есть Хавьер, ребенок и жизнь.

Джонатан продолжает наблюдать за Гвен. Он сидит, подавшись вперед. Иногда разговаривает с ней, но по большей части просто… смотрит. Когда Шерил начинает кричать, это ужасно. Я зажмуриваюсь и пытаюсь не слушать, пытаюсь не слышать, как Гвен предлагает ей те жалкие крохи утешения, которые может предложить. Проходит целая вечность, прежде чем это прекращается. «Не плачь, – твержу я себе. – Тебе нельзя плакать. Тебе нужно дышать. Продолжай дышать».

Когда я снова открываю глаза, из колонок не доносится ни звука. Джонатан просто сидит, откинувшись на спинку кресла. Мне кажется, он удивлен.

Джонатан нажимает кнопку, и я осознаю, что он отпер дверь той комнаты. И Гвен – измазанная в крови, бледная, как смерть, полубезумная от случившегося Гвен – встает и выходит.

Я слушаю их диалог – не потому, что хочу этого, а потому, что у меня нет выбора. Скребу ногтями по трубе. Она гладкая, никаких шершавых поверхностей. Пол тоже гладкий. Я не могу найти ничего, чем можно воспользоваться.

Джонатан нажимает другую кнопку, потом разворачивается вместе с креслом лицом ко мне, подается вперед и изучает меня, словно какой-то музейный экспонат. Ни единой эмоции.

– Этот кляп доставляет тебе неудобство?

Я киваю. Он подкатывается ко мне на кресле, вытаскивает кляп, и я делаю глубокий, судорожный вдох облегчения. Потом другой. А потом говорю:

– Тебе нужно отпустить нас. Сейчас же.

– Я не собираюсь причинять тебе вред, – отзывается он. – Здесь ты в безопасности.

Я не чувствую себя в безопасности. Я чувствую себя прикованной наручниками к клятой трубе.

– Я беременна.

Он на секунду замирает. Обрабатывает информацию. Потом говорит:

– Тогда я сожалею о том, как обошелся с тобой. И об аварии на дороге. Но с тобой все будет в порядке. Я обещаю, что не причиню тебе вреда.

– Тогда ты мог бы отпустить меня прямо сейчас.