Другими словами, – подумал он, заметив, как ироническая улыбка покривила губы Феликса, который почему-то был сегодня на редкость молчалив, – другими словами, нам довелось столкнуться с человеком, который не побоялся сыграть с Небесами в свою собственную игру, оставив в стороне все разговоры о спасении – (тем более что никто толком до сих пор не удосужился понять, что это, собственно говоря, такое) – не в ту игру, в которой все ходы заранее известны, а результат никогда не вызывает сомнения, но совсем в другую, – ту, когда на кон ставишь все, что ты имеешь – например, всю твою жизнь, которую Вертер возвращал теперь Небесам, как возвращают в магазине бракованный товар – или как возвращают обручальное кольцо, или данное слово, или удар кулака, – да мало ли что может вернуть человек за свою долгую или короткую жизнь, сэр?

Конечно, в глазах дураков это выглядело до чрезвычайности наглым, вот так вот просто взять и заявить то, что он осмелился заявить всему миру, прежде чем засадил себе в голову или в сердце тяжелую свинцовую пулю. До каких пределов нужно было дойти, чтобы сказать, прокричать, простонать, что в этой жизни его любовь, конечно, принадлежит другому, но в той, – в той, о которой он знал, конечно, не больше, чем каждый из нас, – она будет, наконец, моей!

Следовало бы добавить, – хотя это и подразумевалось само собой, – что в противном случае он будет дырявить себе сердце до тех пор, пока Небеса, наконец, не услышат его. Пожалуй, Мозес, это было похоже на воровскую фомку, которой крушился не поддающийся до того замок. На отмычки, под чей легкий звон щелкал и поддавался капризный замок, чтобы впустить тебя туда, куда ты всегда хотел, войти. На первое, попавшееся под руку оружие, способное крушить все подряд, так что Небеса должны были рухнуть вместе со своей чертовой справедливостью, больше похожей на дешевую лотерею, в которой тебе достается все что угодно, кроме того, что тебе действительно нужно.

– Бедный Вертер, – сказал кто-то.

– Да, – сказал Давид. – Бедный, бедный Вертер.

– Ты это серьезно? – спросила Анна.

– А ты как думаешь?

– Ну, – она слегка пожала плечами и посмотрела на него так, словно у него на лице было написано как раз именно то, что он пытался скрыть.

Потом она добавила:

– Мне кажется, что на самом деле об этом никто ничего толком не знает. Никто и ничего.

– Неутешительно, – сказал Давид.

– С одной стороны, конечно. Но если посмотреть с другой, то окажется, что мы уже так далеко ушли от Бога, что, может быть, можем надеяться встретить Его на другой стороне.

– Браво, – сказал Феликс и иронически похлопал в ладоши. – Когда женщина говорит о Боге, я начинаю Ему сочувствовать.

– Мне кажется, ты не оценил, – сказал Давид, радуясь удачной фразе, которую сказала Анна.

– Давайте лучше вернемся к нашим баранам, – сказал Феликс. – Если я тебя правильно понял, из всех известных нам добродетелей упрямство самое добродетельное.

– Что-то в этом роде, – сказал Давид, не чувствуя ни малейшего желания вновь ввязываться в богословские тонкости.

– То есть, это то, о чем в известной тебе книге говорится – стучите и отворят вам?

– Совершенно верно, – согласился Давид. – А поскольку стучать совершенно все равно где, то тащиться для этого в монастырь, совершенно необязательно.

– Только не начинайте все сначала, – сказал Левушка.

– Слышал, Грегори? – спросил Ру, похлопав сидящего Грегори по плечу. – Ну что, пойдешь теперь в монастырь?