– Ты меня не слушаешь, Дав. Потому что если бы ты меня слушал, то знал бы, что эту последнюю запись можно, пожалуй, истолковать в довольно любопытном смысле.
– Сделай одолжение, – сказал Давид. – А то мы уже заждались.
– Я серьезно, – Ру, кажется, немного обиделся. Потом он поднялся со своего места и сказал:
– Если внимательно прочитать эту запись, то получается – все дело в том, что для того чтобы прийти к Истине, нам следует пройти сначала сквозь вещи, которые отделяют нас от себя самых и заставляют видеть то, чего на самом деле нет… Мне кажется, тут есть о чем подумать.
– Только не сейчас, – сказал Давид. – А кстати, куда подевался Грегори? Он, что, не вынес наших научных разговоров и удавился?
– Он спит, – сказала Ольга.
– Спит, – засмеялся Давид. – Видели?.. И это будущий монах и защитник православных ценностей… Боюсь, что Сатан уже близко.
Анна засмеялась и, кажется, погрозила ему пальцем.
– Между прочим, я такого не говорил, – сказал Феликс, демонстрируя в очередной раз свое принципиальное нежелание касаться в разговорах каких бы то ни было мистических идей.
– А ты-то здесь при чем? – Ру быстро повернулся к Феликсу, словно только и ждал, когда тот подаст голос. – Разговор, кажется, идет совсем не о тебе… Или я опять ошибся?
– А вот это уже довольно грубо, – сказал Феликс и затем добавил какую-то ерунду, вроде того, что грубость это не аргумент, на что Ру, в свою очередь сообщил, что для тех, кто мыслит перпендикулярно – другие аргументы вряд ли сумеют помочь.
– Ну, хватит вам, – сказала Ольга. – Вы еще подеритесь.
– Еще чего, – усмехнулся Ру. – Мы, слава Богу, в разных весовых категориях, если ты до сих пор еще не заметила.
– Да, что это с вами сегодня? – спросила Анна, поднимаясь и подходя к окну. – Господи, какая душегубка… Давайте хотя бы откроем окно.
– Не уверен, что если мы это сделаем, оно потом закроется, – сказал Давид.
– Господи, Давид, ну, неужели ничего нельзя сделать?
– Конечно, можно, – сказала Ольга. – Застрелиться.
18. Филипп Какавека. Фрагмент 41
«Иногда мне хочется, чтобы мне приснился какой-нибудь Апейрон или Перводвигатель, или что-нибудь в этом роде; какая-нибудь понятная непонятность, дивная игрушка, вмещающая и мир, и судьбу, где все элементы, образы, вещи, идеи и поступки могли бы уместиться на моем столе, где царил бы закон, подобный чуду и свобода мирно соседствовала бы с необходимостью так же просто, как жизнь со смертью. Я бы хотел видеть себя, гуляющего по эти пространствам, садам и лабиринтам, в которых невозможно заблудиться, – себя, навсегда оставившим заботы о будущем и утратившим память о прошлом. Одно лишь тревожит меня: что как этот «апейрон» окажется правдой? Не свободным вымыслом, танцующим среди звезд свой легкий танец, а тяжелым гулом скатывающихся с горной вершины камней? – Тогда конец снам! – Не в этой ли тревоге причина нашего по-прежнему настороженного отношения к метафизике?»
19. Вокруг одного самоубийцы