Перетолкались мы на лодке через шугу на левую сторону Печоры, добрались до дороги, где пересёк её медвежий след, и побрели по нему. Снег был всего в колено, но такой сухой и сыпучий, что не разберёшь, крупный медведь или не очень. К тому же и шёл он небыстро – шаг короткий.

Денёк выдался исключительный. Солнце северное стоит невысоко, но слепит со страшной силой. Небо синее, огромное. Кусты, берёзы – всё в куржаке, и на него ещё ночью лёгкий снежок насеялся. На Печоре его называют порху́н. Бывает так – вроде бы и небо чистое, ни облачка, а как бы ниоткуда летят к земле снежинки. Большие, прозрачные. Каждый лучик у снежинки видно – никаких микроскопов не надо. Летят они к земле, словно пёрышки невесомые, цепляются за самый тонюсенький сучочек, за куржу на нём. Обрастает он пухом сверкающим, нежным. Дунь легонько, и слетит, переливаясь на солнышке брильянтиками, этот снежный пух.

Удивителен лес в такой день. Говорят, словно в сказке, кажется заколдованным. А мы вот, по такому-то заколдованному да за медведем-шатуном. Наколдует он, сидя за выворотнем на своём следу. Держи карабин наготове! Шатун, он шатун и есть.

Когда идёшь по следу шатуна, надо быть всё время настороже. Неизвестно, что за характер у зверя. Медведь, как правило, старается с человеком не встречаться, уйти от него. Но шатун зверь особый. Чтобы добыть себе, как говорится, на зуб, он вполне может пойти на крайности и залечь на своём следу.

Мы разбились на две пары. Я с Витей, Саша с Виктором. Идём двое с одной стороны следа, двое с другой. Пара от пары метрах в двадцати. Молчим.

Иду и думаю. Вот вроде бы я старший среди всех, и по возрасту и по службе. Случись что с кем-нибудь из них, греха не оберёшься. Пойдёт медведь в атаку, тебе первому и стрелять, и выстрел должен быть точным и желательно единственным. Конечно, и ребята не должны оплошать, но всё же главный выстрел твой, и в ответе быть тебе.

Не знаю уж, что там ребята думали. Наверное, видели за каждым кустом, за каждой колодиной, куда направлялся этот след, хозяина этого следа. Ну что там расписывать – думали и думали. Кто не ходил по следу шатуна, всё равно не поймёт.

Идём…

С вырубки медведь полез в болото с багульником. След петляет несильно. Чувствуется, что у зверя есть свой ход, что идёт он к Печоре. Там, за рекой – заповедник. Однако чтобы медведю туда попасть, надо переплыть реку. Но на Печоре шуга идёт сплошняком, а от берега до берега почти сто метров. Решится ли зверь на это?

Надо сказать, что я догадывался, почему медведь ладит перебраться на другую сторону реки. Там, километрах в трёх от берега, есть берлога в сухом сосняке. Медведи, которые живут в каком-либо определённом районе, отлично знают все места, пригодные для берлог, или старые берлоги. Для шатуна, поднятого с места, копать новую, что говорится, не с руки – земля мёрзлая, да и новую-то ещё надо облежать. Бывает, правда, что медведь ложится буквально на виду. Заломает ёлочки да сосенки и на них или под ними зимует. Но чаще всего шатун ищет себе готовую берлогу и, если в ней лежит более слабый зверь, выгонит его, а, может, убьёт и съест.

Когда я жил на Алтае, мне охотники рассказывали, что многие из них пользуются этой особенностью зверя. Выгонят из берлоги уже облежавшегося, но не стреляют, а дают ему возможность уйти. Потом тропят его. Медведь сразу идёт искать себе новое место для зимнего сна и наведывается ко всем, известным ему берлогам. Если в какой-нибудь сидит более сильный зверь, бродяга уходит дальше, не решаясь выгнать хозяина. Если же в берлоге более слабый, настаёт его очередь бродяжить.

Такой случай был и у нас в заповеднике. Лесники тропили шатуна, который перешёл Печору по первому льду около самого нашего посёлка. След он оставил метрах в двадцати от крыльца крайнего дома. Этого медведя догнали уже километрах в семи и добыли. Он подпустил охотников довольно близко, рванулся из-за колодины убегать, но от первой пули по позвоночнику пополз на передних лапах, а от второй – лёг. Взяли его на медведе, которого он выгнал и берлоги, задавил и почти целиком съел.

Наш медведь явно ладил в этот район.

Иду, посматриваю на след да на ребят и думаю – совсем незадолго до меня, всего несколько часов тому назад брёл этим же местом медведь. Голодный, наверное, но, видно, ещё не очень, потому что особенно не роется в муравейниках да в колодинах. Идёт, на торопясь, словно на прогулке. Мыслишки у него свои звериные в маленьком мозгу под толстым черепом шевелятся. Наверное, слышит сейчас негромкую трескотню бензопилы, мерный выхлоп мощного дизеля на электростанции в леспромхозовском посёлке, далёкий лай собак. Интересно, далеко ли он от нас? След что-то запетлял! Учуял нас, что ли? Кто кого опередит? Нас-то, конечно, больше вчетверо, да ещё ружья и карабины, но преимущество всё же на его стороне. Преимущество медведя – внезапность. Такой зверь, как шатун, может напустить человека, даже готового к встрече с ним, метров на пять. А эти пять метров – всего полтора прыжка для зверя и не больше одной секунды у охотника, чтобы выстрелить. Даже выстрел по сердцу не гарантирует от удара лапой с когтями длиной почти в восемь сантиметров. Одного удара достаточно, чтобы сорвать лицо или вспороть живот. Вот так! Пуля должна ударить либо в шейный позвонок, либо в череп – другого не дано. Или ты его, или он тебя…

Когда-то ругали охотников за то, что они выходят на охоту на медведя с современным крупнокалиберным карабином, а не с ножом, топором или с рогатиной. Как мне вдруг захотелось, чтобы такой вот «ругатель» шёл сейчас рядом со мной, шёл бы по следу вот этого самого шатуна, который после почти прямого хода вдруг начал петлять. А начинает он петлять тогда, когда почует преследование и готовится затаиться для прыжка. Хотел бы я посмотреть в этот момент на лицо такого поборника первобытных способов охоты! Да Бог с ними со всеми, всё равно не поймут.

Лучше так – патрон в патронник, курок на боевой взвод. Времени, в случае чего, не будет вовсе.

След привёл нас к Печоре. Берега у неё высокие, обрывистые, и течёт она как бы в трубе, в половодье не разливаясь совершенно. Полая вода то поднимается на несколько метров, то опускается, и река словно бы дышит. Она всё время подмывает деревья, их на берегу целые завалы. Местами не пробьёшься совсем.

К такому-то месту через чистый сухой бор мы вышли к обрыву над Печорой, и след повёл нас вправо вдоль берега, а потом свернул под прямым углом влево, вниз по обрыву к самой реке, в наваленные сосны, пихты, ели, черёмухи.

Вот незадача! Неужели ушёл всё-таки медведь на ту сторону? Однако мы разглядели сверху, что след идёт то вдоль кромки берега, то уходит в кусты или под стволы деревьев. Направление – вверх по реке.

Тишина стоит необыкновенная. Даже дизеля леспромхозовского не слышно. Только льдины на реке шуршат и позванивают, сталкиваясь.