— Никто. — Невозможно не почувствовать волну грусти по поводу этого. — Там был садовник, мистер Пармер. Время от времени он проверяет для меня состояние дома, хотя почти десять лет никто ничего не улучшал.

— Ты не думала о продаже?

Мои глаза расширяются в тревоге.

— Нет. Никогда. Это мой дом… место рождения всех детских воспоминаний, которые мне дороги. Кроме того, у меня есть планы. — Я набираюсь смелости посмотреть на него. — Хочу в конце концов завершить реставрационные работы, начатые моей матерью.

— Итак, Данлани — это место, где зародился твой интерес к сохранению архитектуры, — заключает он.

Я киваю.

— А как насчет вас? Вы выросли в историческом доме?

Он улыбается.

— Даже близко нет. Мои родители живут в недавно построенном поместье на винограднике в Калифорнии. Родители владеют винодельней… помимо всего прочего.

Услышав это, все больше кусочков головоломки встают на свои места: его привилегированное воспитание, связь с семьей Мерсье, способность посещать школу, подобную Сент-Джонсу.

— Полярные противоположности, — говорю я, пытаясь пролить свет на то, что мы происходим из двух совершенно разных миров. — Я не думаю, что вы стирали свои трусики в умывальнике.

Он смеется и качает головой.

— Нет.

Не могу поверить, что сижу здесь и веду непринужденную беседу с профессором Барклаем, когда совсем недавно он шептал мне на ухо мрачные слова. Трудно совместить в нем обе стороны: мужчину в этом прекрасно обставленном доме, где каждая ваза идеально расставлена, каждая картина продуманно развешана, и человека, который скорее злодей, чем герой, и тянет меня в направлении, которое я боюсь исследовать.

— Я хочу знать больше, — говорит он, прислоняясь спиной к стойке напротив меня и скрещивая руки.

Я облизываю губы.

— О чем? Данлани?

— Да. О твоей школе-интернате. Все, что ты хочешь мне рассказать.

— Ну, моя школа-интернат была хорошей, но это был не Сент-Джонс, скажем так.

— Твоя мать была американкой?