С этим можно было бы жить, и весьма неплохо, если бы ко всему этому также не прилагалась ужасная, кошмарная, совершенно никуда не годная репутация, воспоминания, которые успешно можно было бы сдать в качестве реквизита в лабиринт страха на первой попавшейся ярмарке, исключительно из любви к благотворительности, и — абсолютная уверенность в том, что ты постоянно окружен братьями меньшими.

Братьями меньшими по интеллекту.

Кем-то вроде Гордея Змеева, будь благословен тот, кто разбил ему нос.

Совершенно отдельным видом отвращения являлся живой интерес к персоне Лукьяна со стороны императрицы.

Интерес этот сводился к тому, что с периодичностью три письма в неделю она искренне, пусть и туманно, интересовалась — как же так вышло, что он до сих пор не помер?

Что его не сбила карета?

Не отравил личный повар?

Не задушила чулком девица свободных нравов на вечернем рандеву?

Императрица считала себя самой умной, и Лукьян совершенно не собирался просвещать ее, указывая на то, что он не пользовался каретой, не имел личного повара и вел во всех отношениях благопристойный образ жизни, так что всевозможные девицы могли сэкономить на покупке новых чулок.

Открытым в данном случае оставался лишь один вопрос — на чью голову в таком случае сыпались все эти бесчисленные жесты заботы и поддержки, если императрица пребывала в полной уверенности, что они достигли цели?

Ну да ладно.

Это были уже не его проблемы.

Вероятнее всего, Иларион дал своей матушке неверный адрес.

Может быть, он даже дал ей адрес какой-нибудь из резиденций Змеевых.

Это было вернее всего.

У тех и без того дня не проходило, чтобы в яблочном пироге никто не нашел парочку отравленных лезвий, им бы и в голову не пришло, что к нескончаемой вечеринке присоединился новый участник.

Когда кто-то из однокурсников спотыкался и падал на лестнице, Лукьян улыбался совершенно искренне, потому что — это был не он.

Когда у кого-то взрывался котел, ломалась ножка стула, отлетала пуговица на брюках — Лукьян, как настоящий друг, не смотрел в сторону Платона Флорианского. Платон отлично выдавал себя сам диким хохотом, зажатой в руке отвёрткой и открытым пособием “100 способов достать соседа по комнате” на своем столе.

А вот когда Дафна Флорианская смотрела на Лукьяна с едва заметным подозрением — это было уже неприятно.

Потому что Лукьян был честный и искренний человек.