Варфоломей обмозговал информацию, богатырски-душевно хмыкнул и резво мотнул головой с плутовской ухмылочкой:

– Экий вы, Гавриил Варламович, как ангел – всевидящий!

Пузатый мужичок приятно сконфузился.

– Я же говорю, что нить нащупал, – надулся участковый.

Варфоломей кивнул:

– Молодец, возьми с полки пирожок… а вы, Гавриил, могу вас по имени?

– Ну-дык… Да хоть бы и по имени, а как еще?

– А вы, Гавриил, скажите-ка… который-нибудь из троих в курточке кожаной, черной, да в шапке вязаной на макушке…

– Вот, который последний – кто через улицу перешел, он-то в куртке кожаной, на глаз примерочно, черной-пречерной. Но по шапке не скажу, что у него там на голове было, шел он быстрым шагом, руки в кармане брюк, так что плохо разглядел я.

– А двое других во что одеты были?

– Да кто-ж их знает, товарищ лейтенант, далековато для моих глаз, но приблизительно одинаково, хотя первый, который направо ушел, я помню – да, я точно вспомнил! – он капюшон накинул. Но в остальном, во что мужичье одевается ныне по моде – я сам в пальто хожу. Но вот еще скажу – что у первого и второго при себе сумки были, компактные такие, с ремнем через плечо. Второй, как сумасшедший выскочивший, у него я сумку точь-в-точь заприметил, наверняка, потому как она закрутилась лихо, а он ее на ходу, на бегу, значит, рукой оправлял.

Варфоломей задумчиво постукал пальцем по нижней губе:

– А не заметили оружие при ком-то из них – ружье, может?

– Ружье-ж… это-ж такая бандура! – Пуговкин раскинул руки, демонстрируя представляемую длину ружья, – вот такенная!

– Допустим.

– Так не видел я, чтобы кто вооружен был – я-то думал, что Ефремова из пистолета застрелили. Ружье, небось, я б увидел.

– А вы с Акстафоем, соседом Ефремова, не знакомы?

– У него-ж, вроде, Рябчиков сосед? Только вот они не ладят.

– Рябчиков с Ефремовым или Акстафой с Рябчиковым?

– …никого по фамилии Акстафой не знаю, а что Рябчиков на Ефремова жаловался мне – это я вам вот, достоверно скажу, что случались между ними… эти-ж, инцинденты, но Ефремову с рук сошло почему-то, а Рябчиков себе спину травмировал в перепалке между ними, когда через диван перелезал, по его словам, чтобы от пьяного Ефремова спрятаться, да и сам мне свою проплешину да несколько швов на затылке показал, куда ему Ефремов краешком трости засветил. Тщетно, слезливо, но справедливо жаловался… и обидно было Борису Геннадиевичу до жути.