– Сподобились они там, наконец! Давайте! – и Варфоломей протянул длинную худую руку к Алисе Иосифовне навстречу.

В несколько шажков, коротких, звонких, она преодолела между ними расстояние и сунула лист бумаги Ламасову.

– И еще…

Варфоломей сдержал зевоту, оторвал глаза от цифр:

– Говорите-говорите, – нетерпеливо пробормотал.

– У вас следователь Крещеный на первой линии!

Варфоломей откашлялся, кивнул и снял трубку:

– Ну, Даня, докладывай, что там с благоверной Черницына?

Крещеный жестяным, лязгающим голосом ответствовал:

– Жить будет, хотя порезала себя основательно.

– Вот безголовая – жизнью бросаться! А ты как? Журавлев мне сказал, что у тебя какой-то приступ случился в квартире.

– Головокружение легкое, – проворчал Данила, – зрелище-то не из приятных, между прочим, а я и поотвык за годы.

– Плох мир, в котором к таким вещам привыкать надо!

Данила кашлянул, почмокал губами, обдумывая слова:

– Слушай, Варфоломей…

– Ты не просиживай ягодицы, нам работать надо – жду тебя.

– Погоди! – заголосил Данила, – трубку-то не вешай, я хочу тебя попросить с женой Черницына потолковать.

– У нее информация по делу есть? А что нам, Черницын-то, по ее собственным словам – уже с полгода как на том свете.

– Нет, Варфоломей, ты ее образумь, понимаешь? Как ты меня в свое время образумил, я-ж знаю, что ты умеешь человека…

Варфоломей вздохнул: