– Was für ein Zirkus? Runter![87] – рявкнул Зибель.

Нетопырьевич не слышал его. Они бил чечетку. Тяжелые, покрытые коростой грязи ботинки в немыслимом темпе барабанили по поверхности стола. Хлипкие ножки кренились вправо и влево, угрожая уронить незадачливого танцора.

Рейнбрюнер достал из кобуры «вальтер». Точно такой же Гаша совсем недавно держала в руке. Имела, да потеряла… Она заметила, как Костя зыркнул в сторону пистолета. Наверное, Зибель думал, что русские парни скованы наручниками, что оковы их надежны. Но Гаша, чуть не вскрикнула от радости: Костя просто держал Вовку за руку, делая вид, будто прикован. Делая вид!

Костя прямо и неотрывно смотрел в глаза Гаше. Он видел ее, он установил с ней связь, он приказал ей. Гаша взялась обеими руками за ножки ветхой тумбочки. Ее предстояло подняться на ноги и бросить тумбочку. В кого? Это она должна была решить по ситуации, а лучше всего в Рейнбрюнера. У него пистолет – оружие, которое необходимо отобрать. Отобрать, чтобы выжить. Убить, чтобы жить самим.

Первый выстрел грянул внезапно. Во время танца Нетопырьевич не вынимал рук из карманов шинели. Так и вертелся, так и топотал, словно рук у него вовсе нет. Но вот ветхий стол снова, в который уже раз, качнулся. Руки Нетопырьевича выскочили из карманов. «Вальтер» дохнул пламенем первый раз, второй. Зибель, высоко вскинув ноги, завалился на спину. В середине его лба темнело ровное, слегка окрашенное красным, отверстие. Гаша не помнила, как поднялась на ноги. Зато она видела, как ветхая тумбочка разваливается на куски, угодив в плечо Рейнбрюнера, как тот теряет равновесие, как стреляет и как промахивается. Гаша видела и Костю. Тот повалился на Рейнбрюнера сверху, сжав в кулаке браслет наручника. Она видела бьющую фонтаном кровь. Она слышала гортанные выкрики и хрипы эсэсманов. Она зачем-то считала выстрелы и, досчитав до десяти, безнадежно сбилась.

Гаша кашляла, размазывая по щекам невольные слезы. Она забилась в уголок, за металлическую, облупившуюся спинку койки и сидела там, подтянув колени к груди.

– Надо спрятать их, – хрипел Костя. – Эй ты! Помогай!

И Нетопырьевич помогал. Он подобрал свою клюку и, тяжко опираясь на нее, вместе со Спирей управлялся с трупами. И Костя, и Спиря скинули госпитальные полосатые одежды, сорвали с эсэсовцев обувь и брюки. Рыча и отплевываясь, Костя зубами срывал с кителей знаки свастики. Добротная ткать трещала и рвалась. Потом они, не мудрствуя лукаво, заталкивали мертвые тела под кровати.

Из коридора приползла Леночка. Она обхватила Гашину голову ручонками. Она целовала Гашу, терлась мокрыми щеками о ее руки, приговаривая:

– Бедная моя Гашенька! Бедная моя…

– Леночка, умоляю, беги домой! Ступай к бабушке. Теперь надо ее защищать.

– А ты?

– Я… Провожу бойцов на фронт и пойду следом за тобой. Слышишь? Кажется, обстрел прекратился. Беги же! Или ты боишься?

– Я?!

И Леночка вынеслась из палаты, громко стуча сапогами.

Перестрелка началась внезапно. Глухо ахнуло противотанковое ружье. Через мгновение ему отозвался оглушительный хлопок. Затрещало пламя. Его багровые отсветы заиграли на оконных стеклах в госпитальном коридоре. Под аккомпанемент автоматной очереди истошно завопил человек. Спиря, пошатываясь вывалился из палаты. Следом за ним потащился Нетопырьевич. Костя замешкался. Он уже стащил с Рейнбрюнера сапоги и теперь натягивал их на свои босые ноги.

– Постой… Я помогу…

Гаша подошла к нему. Закусив губу, сосредоточенно натягивала сначала один сапог, постом другой. Она избегала его взгляда, а он смотрел на нее так, словно обыскивал.

– Божье благословение на тебе, – внезапно проговорила она.

– Чего ты хочешь?