Рядом с входом в палату стоял старый ларь. В него венгры-охранники складывали грязные бинты.

– Полезай в ларь и сиди там, – приказала Гаша, и Леночка повиновалась.

Дверь в палату оказалась распахнутой. Одну из створок подпирала обшарпанная тумбочка без дверей. Гаша притаилась за ней, вытащила из кармана «вальтер», прицелилась. В магазине восемь патронов. Эсэсовцев четверо. Ну что ж, на каждого по два, для верности…

Гаша слишком поздно расслышала шаркающие шаги и перестук клюки. Она не успела обернуться. Мир померк, исчез, растворился в чернильном небытии. Звуки отдалились, но не исчезли совсем.

Где-то вдали ухали разрывы, слышался тявкающий баритон Зибеля, что-то мерно постукивало, отбивая рваный ритм. Под аккомпанемент странного хохотка где-то рядом подвывала Леночка.

– Гашенька, родненькая… – стонала она. – Очнись, миленькая…

– Ты цела, девочка? – прошептала Гаша.

– Цела, – Гаша услышала знакомый Леночкин запах, почувствовала на щеке прохладное прикосновение. – Я здесь, родненькая. Мне стра-а-ашно!

– Чего вдруг? – Гаша попыталась пошевелиться. Голова отозвалась страшной болью.

– Он тебя по голове палкой тюкнул, – сообщила Леночка. – У тебя на голове шишка.

– Сиди тихо! – прошептала Гаша.

Теперь она понимала, почему так темно. Наступил вечер, а света в госпитальном корпусе не зажигали, да и упала она ничком, лицом вниз. Немало труда стоило приподнять голову и осмотреться. Прямо перед собой она увидела распахнутую дверь палаты.

– Он забрал пистолет, – пояснила Леночка. – Я не высовывалась.

– И теперь сиди тихо… сиди… – и Гаша поползла к входу в палату.

Нетопырьевич по обыкновению приплясывал вокруг своей клюки. Двое эсэсманов под присмотром Зибеля совали в жарко пылающую топку буржуйки смятые листы. Рейбрюнер сидел на табурете, широко расставив ноги. Голенища его начищенных сапог отражали языки пламени.

– Доз-з-звольте обратитс-с-ся, вашесият-т-тство, доз-з-звольте, – щебетал Нетопырьевич, аккомпанируя себе клюкой.

– Was willst du, Greis?[85] – рыкнул Зибель.

– Спешил на помощь вашему сиятству… – бормотал Нетопырьевич, брызгая слюной. – И страх превозмог, и пуль сумел избегнуть. А что на улицах творится! С-с-светопреставление! Ад!

– Was?[86]

Внезапно Нетопырьевич откинул в сторону клюку и вскочил на шаткий столик, стоявший посреди госпитальной палаты.