Кулик раскрыл мою тетрадь и стал читать, вроде бы и негромко, но так, чтобы Тычина тоже слышал.
Из редакции мы с ним вышли вдвоем. Желтый кожаный портфель казался мне огромным по сравнению с его невысоким худощавым хозяином. На углу Совнаркомовской мы попрощались, и я еще какое-то время смотрел, как он шел, меряя улицу шагами, которые тоже показались мне для него слишком большими, как и портфель.
С того дня я встречался с Иваном Юлиановичем часто — либо в квартире самого Кулика, на улице, которая по странному совпадению называлась Садово-Куликовской, либо в крохотной каморке Леонида Первомайского, либо в помещении ВУСПП, помещавшейся на Сумской.
Это было время чрезвычайного оживления литературной жизни, о котором стоило бы подробнее рассказать нашей молодежи. Ну хотя бы для того, чтобы некоторые из их числа не считали, что литература на Украине начинается лишь с них. Современная литературная молодежь нередко изобретает поэтические велосипеды, на которых в те годы многие уже умели ездить. Как часто, читая стихотворения некоторых поэтов сегодня, я узнаю в них и экспрессионистские залеты Валерьяна Полищука и Гео Шкурупия, и абстрактный «шиллеризм» Олексы Влызько, и не всегда оправданное словотворчество и воинствующий эпатаж Михайля Семенко! Когда видишь, с какой велеречивой уверенностью в своей неповторимости и новизне издают свои книги «поперек» некоторые русские поэты, невольно вспоминаешь многочисленные издания, осуществленные в Харькове еще тогда, и снова убеждаешься, что все повторяется на нашем грешном свете…
Неограниченные возможности многочисленных издательств делали появление книги литературным, а не почти полиграфическим событием, как сейчас. Горькая современная шутка, в которой говорится, что написать книгу значительно легче, чем издать ее, в те годы звучала бы бессмысленным софизмом. Нужно было только написать, и нечего было думать о том, как же напечатать свое произведение. И писатели писали — во всех жанрах, во всех стилях, и это делало творческую жизнь богатой и разнообразной, исполненной смысла и темперамента, как и должно быть в творческой жизни.
Возможно, способствовала этому и горячая заинтересованность людей, руководивших тогда литературным процессом… Конечно, во время острых баталий, возникавших между руководителями разных литературных организаций и групп, разгорались страсти, порой и политические. Случались и горькие ошибки, неизбежные во всякой борьбе. И все-таки Иван Кулик, на мой взгляд, допускал их меньше других. Может быть, играло здесь роль его широкое знакомство с мировой литературой, что уже само по себе давало основу для более широкого общего мышления. А может, причиной было глубокое чувство гражданской ответственности, выработанное в подполье и на дипломатических постах. Во всяком случае, трудно себе представить, чтобы Иван Юлианович хотя бы в мыслях поставил что-то в зависимость от своих личных писательских пристрастий или интересов. Для него ничего личного вообще не существовало, когда речь шла об общих делах, о литературном процессе.
В этом отношении он мне всегда напоминает Александра Фадеева. Возможно, потому что и Александр Александрович прошел революционную школу почти той самой ступени, что и Кулик. Люди, учившиеся в той школе, умели ставить общие интересы выше своих собственных пристрастий…
Именно в то время, в первой половине тридцатых годов, и началась консолидация литературных сил. На заседаниях оргкомитета будущего Союза писателей появились за одним столом Кулиш и Микитенко, Кулик и Бажан. Все они были выдающимися украинскими писателями, пришедшими из разных литературных организаций. Я хорошо помню резкие, а порой и раздраженные речи Микитенко и Кулиша. Но именно Кулик, который всегда председательствовал на этих заседаниях, искал и находил пути к примирению. Он опирался на то, что объединяет противоположные лагери. А объединяло одно — интересы советской литературы. Ведь и Кулик, и Кулиш были командирами революционных полков, и расхождения в литературных вкусах не играли особой роли.
Осенью 1934 года столицей Советской Украины стал Киев. Вскоре тут состоялась вторая, «киевская» часть Первого Всеукраинского съезда писателей, и организация Союза, объединившая всех украинских мастеров пера, окончательно завершилась. Иван Юлианович считал, что главное дело сделано, можно передохнуть. Он давно мечтал поехать в Умань — город, в котором рос, откуда вынужден был отправиться за океан в поисках лучшей судьбы и куда возвратился уже коммунистом, чтобы стать командиром отряда революционных войск. К счастью, именно в это время новосозданный Союз писателей получил новенький газик.
Кулик пригласил меня и Миколу Бажана поехать с ним. Микола Платонович, тоже уманчанин, охотно согласился, и мы двинулись.
Это была чудесная поездка. Газик весело подскакивал на своих тугих рессорах, подбрасывая нас под самый тент. Степной шлях ничем не напоминал современные автострады, и нам не раз приходилось после небольшого дождика вытаскивать машину из кювета. Но тучи быстро рассеивались, солнце снова выглядывало, и колеса катили дальше по рытвинам и ухабам…
Мы свернули в Моринцы — в шевченковские места, посидели у ветвистого дуба, под которым, по преданиям, любил сидеть Тарас Григорьевич. Все, что мы видели, даже сама атмосфера этого исторического села, создавало соответствующее настроение. Дальше мы заехали в Суботов, по дороге не раз останавливались у степных могил и каменных баб, которые даже молчанием своим о многом нам поведали.
С той поры прошло несколько десятилетий, из памяти выветрилось немало подробностей, которые стоило бы не забывать. Я кое-что записывал, но и записи погибли во время войны. И все же сама атмосфера той поездки, добросердечные отношения, установившиеся между нами тремя, запомнились, словно все это было вчера. И невольно спрашиваешь себя: почему Кулик пригласил принять участие в этой поездке именно нас двоих? Я был значительно моложе, а Бажан еще совсем недавно принадлежал к литературной группировке, которая уж никак не дружила с ВУСПП…
И снова приходишь к выводу, что даже такая невинная поездка не была для него только способом отдохнуть на чистом воздухе или развлечься в кругу веселых товарищей. Персональный состав «экипажа» — руководитель Союза, недавний «противник» и молодой поэт — это была для него не просто приятная компания. Похоже, что даже для такой поездки он подобрал спутников, которые бы своеобразно демонстрировали идею единения литературных сил разных направлений и поколений — идею, за которую он много боролся на протяжении последних двух лет…
Наконец мы добрались до Умани. Тут Ивана Юлиановича знали все. Я хорошо помню, как бежал вслед за нами мальчишка со щеткой и коробкой ваксы в руках и кричал: «Товарищ Кулик, я хочу вам почистить башмаки!» Парню было лет восемнадцать, и он мог помнить Ивана Юлиановича еще с тех времен, когда подбирал гильзы после выстрелов его знаменитого маузера…
Мы бродили по тенистым аллеям Софиевки, где проходила молодость и Кулика, и Бажана. Оба они знали тут каждый уголок, знали немало преданий и легенд, связанных с этим романтическим парком. Я был тут впервые и жадно слушал. Мне приятно было видеть, с какой радостью мои старшие товарищи вспоминают свою юность и как приятно им, что этот прекрасный уголок украинской земли является их общей родиной.
Тут же, в Софиевке, уманчане устроили нам торжественный банкет. На поляне вблизи помещения сельскохозяйственного техникума выстроились столы, на которых пестрели бутылки со знаменитым сидром, изготовленным в подвалах техникума. Главным гостем, разумеется, был Кулик. За столом сидели люди, которые хорошо помнили все, что он сделал для уманчан, когда был красным командиром и членом украинского революционного правительства.
Потом мы пошли по городу и свернули на площадь имени Кулика. Тогда она еще ждала своего плана застройки и похожа была на пустынный выгон. Но все-таки она существовала в городе, где он родился и воевал; растроганный и взволнованный, Иван Юлианович едва заметно, словно бы виновато улыбался…
У меня сохранилось несколько книг Ивана Кулика, изданных при его жизни, к сожалению малоизвестных современному читателю. «Произведения, том I», «Антология американской поэзии». В первом томе большие циклы стихотворений, поэмы «Черная эпопея», «Прерии», «Ниагара»… «Антология» — продолжение или дополнение к ним.
Когда перечитываешь эти произведения сегодня, становится ясно, что Кулик не только выдающийся поэт и переводчик — он сыграл своеобразную роль и как первооткрыватель новой темы для украинской литературы. Вместе с романами и рассказами Олеся Досвитнего и драмами Мирослава Ирчана поэзия Ивана Кулика намного расширяла ее тематические горизонты. Для каждой литературы важна новая фактура, неизвестные ей пока люди и непривычный материал; для украинской это было особенно важно. Испокон веку ее питали исключительно «внутренние» проблемы. Острота, с которой их ставили и решали наши классики, сделала украинскую литературу значительной частью социального процесса, происходящего в нашем обществе. Но тематическая ограниченность не могла не сузить поля ее активных действий.