– На северо-западном склоне.

Красавчик поворачивается ко мне и внимательно изучает.

– Дай-ка руку.

Я неохотно протягиваю.

Он поворачивает ее ладонью кверху, проводит там и сям пальцем.

– Джеймс, я думаю, это юнга с какого-то корабля. Но… Ты, парень, давно не тянул канатов, верно? Пару месяцев ни одной вахты, да?

– Да, – неохотно соглашаюсь я.

Он берет меня за подбородок, поворачивает мою голову туда-сюда.

– И ты шпаришь по-турецки, как уроженец Скутари.

– А по-английски – как уроженец Ферманаха, – подает голос Битти.

Аткинс фыркает, потом взгляд его становится серьезным, а потом печальным.

– Я думаю, – произносит он, и тут до меня доходит, что он говорит и не по-турецки, и не по-английски, – мальчишка сбежал с турецкого корабля. Язык и лицо могут быть материнскими. А причина удрать… Ну ты знаешь турок. Особенно что касается ребят со светлыми волосами и зелеными глазами.

– Тогда тем более я не собираюсь никому его возвращать, – сердито говорит Битти по-английски.

– Интереснее то, почему мальчишка одет по-европейски. Я бы все-таки его раздел и осмотрел.

– А вот не надо меня раздевать и осматривать, – злобно отвечаю я и закрываюсь руками.

Аткинс подпрыгивает и роняет стул у себя за спиной, Битти встает.

– Ты и по-французски понимаешь?

– А это запрещено? – огрызаюсь я.

– Да, в общем, не запрещено… На именно этой войне так и вообще неплохо… Погоди, дружок… – Аткинс делает пару шагов назад, что-то нашаривает в кармане – он что, меня боится? – и выпаливает что-то непонятное.

Я дико смотрю на него. Сколько тут языков? Предок обещал мне три? Значит, всё, готово, предел пройден. Черт. Аткинс рявкает еще что-то.