– Потому что свет всегда сильнее. Но тьма – многочисленнее.
– Нас единицы…
– Ты хочешь спросить, почему? Потому что чистота в этом мире даётся большим трудом.
– Елеазар! Погибшие воины – что происходит с ними?
Он долго смотрел на меня:
– Я покажу тебе однажды. После боя.
…Их было трое: погибших в последнем бою. Один – совсем молодой, едва достигший тридцати лет. Я нёс его на руках. Мы поднимались вверх, и я увидел Ангелов: они тоже несли усопших. У меня перехватило горло: семь человек. Семеро – за одну только ночь! И это – не просто люди, а лучшие из людей, молитвенники, те, в которых горела любовь. Сегодня мы провожаем их здесь, а через три дня их будут хоронить на земле.
Всё выше и выше скорбный путь. Ворота Небесного Города отворились, и воины, стоящие по сторонам, преклонили колени.
Нас никто не встречал, никто не пел грустных песен. Тихо, в глубоком молчании, мы несли наших друзей. На большом возвышении стояли древние воины, они протянули руки и приняли тела. Я отвернулся.
– Ты должен видеть всё, – сказал Елеазар и обвил крылом мои плечи.
Их положили на помост и поднесли голубоватый огонь пространства. Тела вспыхнули – и исчезли.
– Они родятся в новом мире, уже для жизни вечной, – тихо промолвил мой друг.
Мы все опустились на колени. Я плакал. Но в этот момент там, наверху, что-то произошло, и вспыхнул свет. В воздухе сияли прекрасные лица наших собратьев. Они смотрели на нас, слегка улыбаясь, как бы говоря: не печальтесь, мы живы! У смерти – два лица: одно скорбное, временное, а другое вечное, где нет слёз.
Мой город, мой любимый Иерусалим! Ты свят и прекрасен. В тебе для меня – центр земли. Здесь сосредоточено всё самое лучшее, что есть на нашей планете, чаяния всех людей, их взгляды обращены на тебя. Сколько тысяч лет ты стоишь! И во все времена за тебя шли войны, всем хотелось обладать тобою. И ты не раз переходил от одного народа к другому, и стены твои рушились, и падали погибшие твои дети. Но ты восставал из пепла, и уцелевшие семьи возводили новые стены, по кирпичику, по маленькому участку. И опять по ним ходили мужественные воины, охраняя тебя. Мы любим тебя, мой город, а потому душою стремимся к тебе. Но сегодня ты – в особой опасности. Чистота уходит с земли. Целые народы окунаются всё глубже и глубже в страсти и похоти, и забываются главные заповеди, призванные поддержать в нас чистоту. А потому невероятные толпы тьмы ежечасно пытаются поработить тебя и всех нас. Они наплывают, как мощное цунами, и сокрушают всё светлое и доброе на своём пути. Это – страшная реальность наших времён.
Кто защитит тебя, мой Иерусалим? Кто противостанет тьме? Мы, воины духа, будем стоять между тьмой и тобою, пока не придёт время Света, время Нового Мира. Но нас мало, и мы гибнем каждую ночь…
Отчего люди мертвы? Отчего не видят главного и умирают в духе ещё здесь, находясь на земле?
Смерть моих собратьев потрясла меня. Я готов был лечь вместо каждого из них. Но у всех своё время. А пока я жив – сражаюсь. За мой любимый Иерусалим.
Вечер. Уходит суббота. Солнце ещё высоко, но на улицах всё оживлённее. Как только оно сядет за гору, тишина рассеется, и на улицу выйдут многочисленные семьи с детьми. Я люблю этот день отдыха: в нём нет суеты, нет спешки, воздух успокаивается от бурных человеческих мыслей и становится безмятежным; пространство молчит, и можно спокойно читать, молиться или просто быть.
Я собирался на вечернюю службу в Собор Святой Троицы. От моего дома до этого храма – полчаса спокойного пути, и я хотел насладиться каждым шагом. На улице становилось прохладно: уже наступила мягкая иерусалимская осень. Сразу за еврейским кварталом начинался Большой Кардо – широкая улица с колоннадой, сохранившейся как изумительный музейный экспонат той эпохи, когда здесь хозяйничал Рим. Как известно, римляне полностью разрушили Иерусалим, сравняли его с землей, а место, на котором был построен город, назвали языческим именем. Сегодня здесь восстановлены фрагменты тракта, пролегавшего в те времена между Дамасскими и Сионскими воротами. А сам Большой Кардо превращен в «художественную галерею»: ряд элегантных магазинчиков с выставленными в них картинами. И сейчас я шёл мимо, бросая взгляды то вправо, то влево. Освещённые ярким электрическим светом, картины казались шедеврами. Я не считал себя знатоком, но от этих полотен в меня вливалась радость, и я миновал галерею с чувством внутреннего подъёма.
И сразу же вступил в арабский квартал. Здесь всё бурлило: арабы никак не относились к шабату и жили своей многоликой жизнью. Открытые магазины пестрели множеством товаров, начиная от пряных специй и заканчивая украшениями из золота. Воздух пронизывал острый запах кофе. Над головами покупателей висели длинные женские платья: как видно, на прилавках мест не хватало. Мне с моим высоким ростом приходилось то и дело пригибать голову, чтобы уклониться от этих чудес портновского искусства; одно было трудно понять: как арабские женщины могут ходить в столь плотных одеждах в нашу жару?!