Боря прекратил поиски самолетов и летчиков. Оставалось найти деньги…
И вот на несколько дней он исчез. А вернулся на бензовозе с уральским номером. Он ворвался в мастерскую, сунул руку за шкаф и достал оттуда, к глубокому моему изумлению, пистолет. Сунул его за ремень, как это делалось испокон веку во всех детективах, и сказал:
— Дня через два-три Маша приедет, с детьми. Можно?
— Можно-то можно. А разве ты не приедешь?
Боря ответил не сразу:
— Нет, я попозже.
И ушел. Я вышла за ним, и тут-то и увидела бензовоз с крупной надписью «Огнеопасно!»
Прошло два дня. Были сумерки, шел первый снег, когда мне в окно постучалась чья-то робкая рука. Я пошла открывать и увидела перед крыльцом небольшую толпу. Впереди всех стояла молодая женщина, про которую я сразу поняла — Маша, а за нею человек пятнадцать, из которых больше половины — дети, остальные — женщины преклонных лет и один долговязый парень на костылях, Миша — догадалась я.
Мастерская моей подруги была в окружении еще трех комнат-мастерских, самая большая комната с камином была общей гостиной, вот там с согласия всех художников поселился на несколько дней этот табор. Главной сложностью было — не засветиться. В буквальном смысле. По соседству с нашим особнячком было посольство одной небольшой европейской страны, его обитателей очень волновал свет в окнах домика, про который было точно известно, что это мастерские художников, где по ночам никто не живет. После девяти вечера мы не зажигали свет, ребятишки облепляли окна гостиной, за которыми валил и валил мягкий московский снег, гуляли толпы спокойных, сытых людей, сияли фонари. Дети вели себя необыкновенно тихо, они и разговаривали шепотом. Как в кинотеатре. С каждым днем наш табор редел, стариков и детей разбирали родственники и друзья, для них начиналась новая жизнь. А Боря все не появлялся.
Я в те времена работала сразу в нескольких местах, возвращалась поздно и всякий раз заставала детей спящими, а Машу вяжущей свитер для Бори. Мы с нею подолгу разговаривали — о детстве, которое обе провели на Урале, о доме, который они с Борей построили и оставили, об их детях, о том, как они жили три недели без Бори. Автомат и гранаты Мише не понадобились, но, если бы не Барсик, вряд ли они бы дождались Борю. Почти каждую ночь незнакомые мужчины со страшными голосами колотили прикладами в дверь. Им отвечал только Барсик, отвечал таким рычанием и лаем, что страшные голоса пришельцев линяли и блекли, переходили на шепот и в конце концов удалялись вместе с шарканьем тяжелых ботинок по гравию тропинки. Она рассказывала мне об этом на разные голоса, изображая все происходящее, — так она привыкла рассказывать детям бесконечные сказки в подвале. Она рассказывала, и сама смеялась над собой. Но бывало, и плакала потихоньку. Маша горевала о многом, о соседях, о доме, в котором собиралась прожить всю свою жизнь… Но Барсик — был главной ее болью. Она знала, что рассталась с ним навсегда.
На вопрос, почему Боря не приехал со всеми, Маша отвечала просто: «У него дела». Она ждала его каждый день, я видела, как она слушает шаги под окном, как встречает любой телефонный звонок и стук в дверь. Но Боря все не ехал.
Однажды, а было это за день до Нового года, я вернулась, как всегда, поздно вечером, открыла двери своим ключом, зажгла ночник и увидела такую картину: на полу поверх ковриков, одеял, диванных подушек, пальто и шалей, раскинув руки, спал Боря в новом, связанном Машей свитере, в ватных штанах и теплых носках… На правой его руке спала Маша с девочкой, на левой — мальчики.
Утром я узнала, что за дела делал Боря и как они ему удались.
Во-первых, про бензовоз. Решив во что бы то ни стало достать деньги, Боря сходил на Главтелеграф и сделал несколько звонков в родной уральский город. После чего отправился на вокзал и в общем вагоне укатил на Урал. Через сутки он встретился с бывшим мужем Маши, боксером, который уже больше не занимался боксом, а работал «крышей» на нефтехимическом заводе-гиганте. Бензин они «одолжили» с охраняемого боксером завода, нашли бензовоз с водителем, как могли, заплатили шоферу, и Боря на бензовозе погнал в Москву, где большую часть бензина продал знаменитому бензозаправщику Колерову. С вырученными деньгами и остатками бензина он отправился к полковнику Альпенштоку (за фамилию не ручаюсь) и отдал ему задаток, честно предупредив, что окончательно расплатится к Новому году. Летчик-ас согласился, и через три часа они уже летели за Машей на штурмовике. Не на пустом, а с бочками все того же уральского бензина.
Эти бочки у них с душевным трепетом купили те, кто на тот момент владел тем самым военным аэродромом, на котором совсем недавно, но казалось — тысячелетие назад, нес службу майор Витя Ермак. Не зря он клялся своим Олежеком: все получилось именно так, как он говорил…
Вооруженные до зубов благодарные покупатели снабдили Борю «козлом», возможно, все тем же, на котором осенью к нему домой приезжал Витя, а также шофером. Предлагали в придачу станковый пулемет с гранатометом, для безопасности. Но Боря отказался. Через двадцать минут он был у родимого сада и дома, запорошенных сухим колючим снежком. Дом выглядел необитаемым. Сердце у Бори сжалась до размера грецкого ореха.
— Барс! — позвал он осипшим, не своим голосом.
Дверь распахнулась, и огромный Барсик выкатился с непристойным, щенячьим визгом. Борю он, конечно же, повалил и не отпустил, пока не облизал всю его покрытую до глаз черной щетиной физиономию.
Так наступило короткое, ослепительное счастье. Все обошлось. Почти все обошлось. Маша и дети были здоровы и готовы в дорогу.
Боря проехал по деревне, зашел к соседям, у которых, он знал, была родня в России, предложил «подбросить». К вечеру туго набитый старыми и малыми «козел» доставил пассажиров к борту самолета и съездил во второй рейс — за Бориной семьей и Мишей, которого необходимо было показать в хорошей клинике в Москве. Так закончилась эта история.